Все это время пан Бронислав стоял у окна и, пожимая плечами, барабанил пальцами по стеклу.
— Что ты на это скажешь? — всплеснула руками пани Коркович, трагически глядя на сына.
— Что красива, то красива, ничего не скажешь, — ответил высокоумный юноша.
— Кто? Что тебе снится?
— Мадзя красива и здорово дрессирует девчонок, только… уж очень спесива. Сольские да Сольские! А вы, мама, тоже носитесь с этими Сольскими, вот она еще больше нос дерет… Что нам эти Сольские? Я, что ли, боюсь их? — вяло жестикулируя, говорил пан Бронислав.
Потом он поцеловал остолбеневшей матери обе руки и вышел, бормоча:
— Уж не думает ли старик, что я стану развозить пиво?
— Боже! — простонала пани Коркович, хватаясь за голову. — Боже! Что здесь творится? До чего я дошла?
Она была так рассержена, что, устроившись у себя в кабинете на качалке, не могла сразу уснуть после обеда.
«С девочками она делает, что ей вздумается, а они только плачут, — думала пани Коркович. — Прислугу портит, наводит в дом детей всякой голытьбы. Сам Бронек в восторге, говорит, что она красива (и что они нашли в ней красивого?), а этот старый медведь не только смеет утверждать, что я не пользуюсь влиянием в доме, но и хочет целовать ей руки… Нет, надо положить этому конец!»
Но после трезвых размышлений все обвинения, которые пани Коркович взводила на Мадзю, стали разваливаться. Ведь Зосе она сама разрешила посещать занятия, она, пани Коркович, и сделала это для того, чтобы завязать знакомство с Сольскими. Да и оборвыша одеть в конце концов она разрешила дочерям, и ничего плохого из этого не вышло, напротив, сегодня об их благородном поступке говорит весь дом. Наконец, благовоспитанные барышни (даже сам муж!) не должны бранить прислугу. Ведь какой бы это был удар для ее материнского сердца, если бы Линка при Сольских или в другом избранном обществе назвала лакея болваном?..
Но чем больше умом пани Коркович оправдывала Мадзю, тем большая злоба против гувернантки пробуждалась в ее сердце. Ужасное положение: чувствовать неприязнь к человеку и — не знать, в чем его упрекнуть!
«Что я могу сказать ей? — с горечью думала пани Коркович. — Ведь девочки, муж и даже Бронек возразят мне, что панна Магдалена поступает так, как я хочу».
Неприязни тоже показывать не следует. А вдруг гувернантка обидится и уйдет? Что скажут тогда дочери, Бронек, муж, а главное, что станет тогда с вожделенным знакомством с Сольскими?
— Странная эта панна Сольская, — сказала про себя пани Коркович. — Дружить с гувернанткой!
Глава четвертая
Тревоги пани Коркович
В первых числах октября в доме пани Коркович все пошло вверх дном. Сама пани Коркович чувствовала себя так, точно потерпела крушение и, сидя на уступе скалы, смотрит на бушующий океан и ждет, когда ее поглотит волна.
Ее дочери, на воспитание которых она израсходовала такую уйму денег, не только перестали огрызаться на прислугу, но и завели дружбу с горничной, кухаркой, даже с семьей лакея. Пани Коркович не раз заставала обеих барышень в гардеробной, а за столом собственными глазами видела, как Ян улыбается не только панне Бжеской, но даже Линке и Стасе.
«Да если бы он попробовал улыбнуться им так при ком-нибудь из общества, я бы умерла со стыда!» — думала пани Коркович.
Но прикрикнуть на Яна за фамильярность у нее не хватало мужества. Не было смысла жаловаться и мужу, который с того памятного дня не только ни разу не ударил Яна, но даже перестал ругать его при Мадзе и дочерях. Однажды пан Коркович так рассердился, что побагровел от гнева и стал размахивать своими кулачищами, но удары падали не на шею Яну, а на стол или на дверь.
— Тебя, Пётрусь, как-нибудь удар хватит, если ты будешь так сдерживаться! — сказала однажды за ужином пани Коркович, когда Ян облил хозяина соусом, а тот, вместо того чтобы заехать лакею в ухо, хлопнул сам себя по ляжке.
— Оставь меня в покое! — взорвался супруг. — С тех пор как ты стала ездить в Карлсбад, ты все называла меня грубияном, а сейчас, когда я пообтесался, хочешь, чтобы я снова перестал сдерживаться. У тебя в голове, как в солодовом чане, все что-то бродит.
— Зато с женой ты не стесняешься, — вздохнула супруга.
Муж поднялся было, но поглядел на Мадзю и, снова плюхнувшись на стул так, что пол заскрипел, оперся головой на руки.
«Что бы это могло значить? — подумала потрясенная дама. — Да ведь эта гувернантка и впрямь завладела моим мужем!»
Пани Коркович стало так нехорошо, что она встала из-за стола и вышла к себе в кабинет. Когда девочки и учительница выбежали вслед за нею, она сказала Мадзе ледяным тоном:
— Вы бы, сударыня, хоть меня не опекали. Ничего со мной не случилось.
Мадзя вышла, а пани Коркович в гневе крикнула на дочерей:
— Пошли прочь, пошли прочь к своей учительнице!
— Что с вами, мама? Мы-то в чем виноваты? — со слезами спрашивали обе девочки, видя, как рассержена мать.
Как все вспыльчивые люди, пани Коркович быстро остыла и, опустившись на свое кресло, сказала уже спокойней:
— Линка, Стася, посмотрите мне прямо в глаза! Вы уже не любите своей мамы, вы хотели бы вогнать свою маму в гроб…
Девочки разревелись.
— Что вы говорите, мама? Кого же мы еще любим?
— Панну Бжескую. Она теперь все в нашем доме, а я ничто.
— Панну Бжескую мы любим как подругу, а вас, мама, как маму, — ответила Линка.
— Вы бы хотели, чтобы я сошла в могилу, а папа женился на гувернантке!
Хотя по щекам девочек катились слезы, обе начали хохотать, как сумасшедшие.
— Вот это была бы пара! Ха-ха-ха! Что бы сказал на это Бронек? — кричала Линка, хватаясь за бока.
— А вы, дурочки, не смейтесь над словами матери, слова матери святы!.. Какой Бронек? Что за Бронек?
— Да ведь Бронек влюблен в панну Магдалену и так пристает к ней, что она, бедненькая, вчера даже плакала! Ха-ха-ха! Папа и панна Магдалена! — хохотала Линка.
Известие о том, что Бронек ухаживает за панной Магдаленой, совершенно успокоило пани Коркович. Она привлекла к себе обеих дочек и сказала:
— Что это вы болтаете о Бронеке? Благовоспитанные барышни о таких делах ничего не должны знать. Стася, Линка, смотрите мне прямо в глаза. Поклянитесь, что любите меня больше, чем панну Бжескую!
— Но, мама, честное слово, в сто раз больше! — вскричала Линка.
— Сама панна Магдалена все время нам твердит, что маму и папу мы должны любить больше всего на свете, — прибавила Стася.
В непостоянном сердце пани Коркович пробудилась искра доброго чувства к Мадзе.
— Ступайте кончать ужин, — отослала она дочерей, прибавив про себя:
«Может, Магдалена и неплохая девушка, но какой у нее деспотический характер! Она бы всех хотела подчинить себе! Но у нее такие связи! Хоть бы уж приехали эти Сольские! Что это девочки болтают о Бронеке? Он ухаживает за Бжеской? Первый раз слышу!»
Однако через минуту пани Коркович вспомнила, что слышит это, быть может, и не в первый раз. То, что пан Бронислав сидел дома, было, конечно, следствием ее материнских нравоучений, но присутствие красавицы гувернантки тоже могло оказать на него влияние.
— Молод, нет ничего удивительного! — вздохнула пани Коркович, и тут ей вспомнилось, как однажды вечером, притаившись в нише коридора, она услышала следующий разговор между сыном и гувернанткой:
— Пан Бронислав, пропустите меня, пожалуйста, — сердито говорила Мадзя.
— Мне хочется убедить вас в том, что я искренне к вам расположен, — умоляющим голосом произнес пан Бронислав.
— Вы дадите лучшее доказательство вашего расположения ко мне, если перестанете разговаривать со мной, когда я одна!
— Сударыня, но при людях… — начал было пан Бронислав, но так и не кончил: Мадзи и след простыл…
— Она играет им! — прошептала пани Коркович, а затем прибавила про себя: «Парень молод, богат, ну и… хорош собою. Для мужчины Бронек очень недурен, и барышне должно быть лестно, что он за нею ухаживает. Ясное дело, она скажет о Бронеке Сольской.
