В эту минуту, желая подкрепить теорию практикой, панна Говард вплотную подошла к Мадзе, крепко пожала ей руку и застыла в молчании. Но помолчала она не долее двух-трех секунд. Тут же она стала рассказывать Мадзе, что судомойка видела в окно, как пани Ляттер уходила из дому, что какой-то посыльный узнал пани Ляттер, когда она с саквояжем ехала в сопровождении какой-то дамы на извозчике, из чего хозяйка, панна Марта, тотчас заключила, что начальница сбежала, а в результате, спустя четверть часа после ухода пани Ляттер из пансиона, весь дом и два соседних узнали, что это она спаслась бегством от кредиторов.

У Мадзи в эту минуту в голове помутилось, страх ее обнял, мерзкими показались ей Марта, панна Говард, пансион.

Вот когда она ощутила всю глубину страданий пани Ляттер, это неудержимое ее желание бежать прочь, далеко-далеко, куда не долетела бы даже весть обо всех этих людях и отношениях.

В ту ночь Мадзя не сомкнула глаз, вся во власти недобрых предчувствий и тревоги за свое будущее. Вскоре эти предчувствия стали сбываться.

Утром к ней, лично к ней, явился частный пристав и начал допрашивать, куда уехала пани Ляттер, в котором часу, какой номер был у извозчика и точно ли пролетка направилась к Венскому вокзалу. Пристав допрашивал ее деликатно, и все же его шашка и закрученные усы были для Мадзи неоспоримым доказательством того, что она совершила преступление и что ее закуют в цепи и бросят в темницу, которая так же глубоко уходит в землю, как высоко возносит в небо свой шпиль башня ратуши.

Не успел пристав уйти, сделав вид, что он не намерен заковывать ее в кандалы и бросать в подземелье, как явился управляющий домом. Он тоже обратился к Мадзе с вопросами и тоже стал выспрашивать, куда уехала пани Ляттер, что она говорила и намеревалась ли вернуться, не вспоминала ли о справке полиции для получения паспорта и об уплате за помещение? Правда, управляющий не носил ни усов, ни шашки, но он был косоглаз, и Мадзя решила поэтому, что ее непременно заставят платить за помещение, и от тех трех тысяч, которые оставила ей покойная бабушка, не останется ни гроша.

Не успел управляющий кончить расспросы, как явился обеспокоенный домовладелец. Он тоже привязался к Мадзе, правда, не стал выспрашивать, куда уехала пани Ляттер, а просто начал жаловаться, что потеряет часть денег, потому что вся мебель, кажется, собственность пана Стефана Згерского, с которым может возникнуть запутанный судебный процесс.

Пораженная этим открытием, Мадзя была теперь уверена, что не только пропадут бабушкины деньги, но что жадный домовладелец для возмещения своих убытков велит наложить арест на ее туалетный столик, скатертушку и бронзовый фонарик со стеклянным подсвечником.

Правда, в эти тяжелые часы она вспоминала иногда Дембицкого, который сказал ей, что пани Ляттер в любую минуту может получить деньги. Но все это казалось лишь сном по сравнению с реальными усами пристава, косыми глазами управляющего и страхами домохозяина.

«Что может поделать тут бедный Дембицкий?» — думала она, представляя себе, как на ее кудрявую головку обрушивается пансион пани Ляттер, весь дом, весь мир…

Но около часу дня положение настолько изменилось, что Мадзя, которая совсем было приуныла, ударилась теперь в крайний оптимизм.

Прежде всего, когда она вручила панне Говард ключи, оставленные пани Ляттер, и та, отперев в присутствии всего пансиона письменный стол, обнаружила в ящике несколько сот рублей, хозяйка, панна Марта, так возликовала, что в первую минуту все подумали, не тронулась ли она в уме. Она запрыгала от радости и стала со слезами кричать:

— На расходы по дому хватит! Обеды будут! Клянусь богом, пани начальница вернется. Она, наверно, уехала в Ченстохов помолиться пресвятой богородице об избавлении от этого преступ…

— Помолчите, пожалуйста! — прикрикнула на нее панна Говард, которая при виде наличных почувствовала, что ее власть над пансионом покоится на твердой материальной основе.

Невзирая на замечание, панна Марта продолжала бурно изъявлять свою радость. Классные дамы стали перечислять достоинства начальницы, слуги выражали уверенность, что жалованье за нею не пропадет, а пансионерки, которым грозил голод, неизвестно по какой причине, терли себе глаза и бросались друг другу в объятия.

В угрюмом за минуту до этого кабинете стало так весело, что даже Мадзя приободрилась и подумала, что, может, ее все-таки не закуют в цепи и не бросят в подземелье.

В ту самую минуту, когда за шумом ничего уже не стало слышно, в кабинет, крадучись, как тень, пробрался кругленький, пухленький, скромно, но элегантно одетый пан Згерский. Лысина его казалась огромной, а черные глазки еще меньше и быстрей, чем обыкновенно. Он сперва обвел взглядом меблировку, затем барышень; чело его омрачала скорбь, но лицо было озарено надеждой. Заметив наконец панну Говард, он приблизился к ней танцующим шагом и, деликатно взяв за руку, произнес:

— Какой цветник! Не могу отказать себе в удовольствии поцеловать вашу ручку, сударыня, — прибавил он, нежно, как зефир, касаясь губами верхней конечности панны Говард.

— Вот и деньги! Вот и деньги! — хлопая в ладоши, повторяла хозяйка.

На лице Згерского, в его пронзительных глазках промелькнул испуг. Он решил, что это его подозревают в намерении оказать поддержку гибнущему пансиону.

— Как? — довольно грубо прервал он панну Марту. — Это мне пани Ляттер должна пять тысяч.

— Но она в столе оставила деньги, — возразила хозяйка.

Физиономия Згерского просияла теперь от счастья.

— Я так и думал, — сказал он. — Пани Ляттер слишком благородная женщина…

Однако он умолк, решив, что благоразумнее разведать сперва, как обстоит дело, а уж тогда хвалить или порицать пани Ляттер.

По знаку панны Говард пансионерки, панна Марта и Станислав поспешно вышли из кабинета. Их примеру последовали и классные дамы, удалившись с важностью, приличествующей их положению.

— Не представите ли вы меня дамам, — шепнул Згерский панне Говард, глядя на Мадзю.

— Пан Згерский, мадам Мелин, — торжественно представила панна Говард.

Згерский округлым движением подал руку перезрелой француженке со словами:

— Я столько слышал о вас от пани Ляттер, что…

— Пан Згерский, панна Бжеская…

Новое, еще более округлое движение руки, сопровождаемое изящным поклоном, шарканьем и сладким взглядом.

— Я так много, — манерно говорил Згерский Мадзе, — так много слышал о вас от пани Ляттер, что… Вы, наверно, недавно…

— Нет, вы только представьте себе, что за скандал! — прервала его панна Говард.

Згерский отрезвел.

— Слыхано ли дело! — воскликнул он. — Только вчера я получил от пани Ляттер письмецо, в котором она зовет меня в гости на пасху, а сегодня узнаю, что моя почтенная корреспондентка в этот самый час покинула Варшаву! Надеюсь, ненадолго, — многозначительно прибавил он и окинул взглядом дам.

— Пани Ляттер вернется дня через два, — вмешалась Мадзя.

— Надо надеяться, — вставил Згерский.

— Как знать? — сухо бросила панна Говард.

— Поэтому мы должны быть готовы ко всему, — ответил Згерский.

Он откашлялся и сказал, немного запинаясь:

— У меня документ, в котором пани Ляттер признает, что вся ее мебель, школьный инвентарь, кухонная утварь, все — принадлежит мне. В свое время я очень неохотно согласился подписать этот документ, сдавшись только на усиленные просьбы пани Ляттер. Однако сегодня я вижу, что пани Ляттер, которая дарила меня своей благосклонностью, дала доказательство не только своего благородства, но и большого ума…

— В последнее время она была очень возбуждена, — прервала его панна Говард.

— Вы сами понимаете, милостивые государыни, — продолжал Згерский, — что документ, который находится в моих руках, это для пансиона якорь спасения. Даже если пани Ляттер откажется от пансиона или не вернется, ее место может занять панна Малиновская, и все останется по-старому, если удастся спасти мебель…