— Бьюсь об заклад, — говорил он господину с блуждающими глазами, — что мы увидим нечто из ряда вон выходящее. Пани Арнольд в том состоянии одушевления, когда по воле медиумов столы поднимаются в воздух и даже духи являются в материальной оболочке.

Господин с блуждающими глазами ответил, что в интересах новой науки показать профанам хотя бы стол, летающий в воздухе. А пан Згерский — тут как тут, изъявил готовность попросить почтенную хозяйку дома устроить сеанс.

— Ну, — сказал Мадзе пан Казимеж, — раз за дело взялся Згерский, представление обеспечено. Пойдемте пока отсюда.

Они направились в другие комнаты и чуть не задели пана Бронислава Корковича, спрятавшись за дверью, бледный, с побелевшими губами, он впился глазами в панну Элену, которая напропалую кокетничала с Сольским.

— Итак, панна Магдалена, — заговорил пан Казимеж, когда они очутились в уютном кабинете, — сегодня мы собственными глазами сможем увидеть, как создаются религии. Находится медиум, о котором многое мог бы сказать Шарко, находится несколько фанатиков, которым вера так же нужна, как черный кофе после обеда, появляется какой-нибудь пан Згерский, готовый выступить в качестве посредника, для того чтобы упрочить свое положение, ну и толпа слабых умов, то есть общество, которое, если перестанет думать о боге и загробной жизни, тотчас предается пьянству, воровству, разбою или игре в винт…

— Так вы не верите в духов? — с любопытством спросила Мадзя.

— Я?

— А в бессмертие души?

— Какой души, какое бессмертие?

— Но уж в бога-то вы должны верить, — с отчаянием сказала Мадзя.

Пан Казимеж улыбнулся и пожал плечами.

— Мне пришлось бы прочитать вам целый курс философии, — ответил он, — как я читал университетским товарищам, среди которых встречалось немало верующих. Не будем обманываться, панна Магдалена! Надо брать жизнь, как она есть, и думать прежде всего о том, чтобы ничего не потерять из ее радостей. О горестях за нас подумают люди. А когда придет последняя минута, у нас будет, по крайней мере, утешение, что мы не погубили зря ценный дар природы…

Мадзя всерьез обеспокоилась.

— Но, сударь, как можно сомневаться в существовании души? — воскликнула она. — Я ведь чувствую, мыслю, и я верю в будущую жизнь…

— Где она, эта душа? — спросил пан Казимеж. — Ученые открыли в мозгу жиры, кровь, фосфор, миллионы клеток и волокон, но души не обнаружили. А где прячется эта душа во время крепкого сна или обморока и почему она перестает сознавать окружающее и даже самоё себя, если в мозг поступит на несколько капель крови меньше, чем в состоянии бодрствования? Где была наша душа до нашего рождения? Почему ее не было тогда, когда темя у нас было мягким, почему наши души росли и созревали вместе с телом, почему вершины развития они достигают в зрелом возрасте и слабеют в старости? И не подобна ли душа пламени свечи, которое в первую минуту едва мерцает, потом растет, а когда кончается стеарин, начинает гаснуть? Говорить о бессмертии души это все равно, что утверждать, будто пламя горит, хотя свеча погасла. Пламя — это только горящая свеча, а душа живое тело.

— Стало быть, нет будущей жизни?

— Где же она может существовать? В могиле или в так называемом небе, этой межзвездной пустыне, которая холоднее и темней, чем сама могила? Откуда, наконец, эти дикие претензии на вечную жизнь? Разве не смешна была бы искра, которая, сверкнув на мгновение, обеспечила бы себе сто лет жизни? Все, что имеет начало, должно иметь и конец.

— Это ужасно! — прошептала Мадзя.

— Для больного воображения, — подхватил пан Казимеж. — Человек нормальный так поглощен жизнью, что ему некогда думать о смерти. Когда она постигнет его, он даже не знает об этом: спит без сновидений и, наверно, очень рассердился бы, если бы мы захотели его разбудить.

— Что это вы говорите, сударь? — покачала головой Мадзя. — Я знаю, что такое человеческий организм, знаю, как разумно он устроен. Но откуда он взялся, кто сотворил его и с какой целью? Если смерть это сон, то зачем пробуждать нас от этого сна? Ведь это несправедливо.

— Снова заблуждение! — ответил пан Казимеж. — Мы не можем отказаться от мысли, что природа создана с помощью силы, подобной человеку, у которого есть свои цели, который любит свои творения и жалеет об их уничтожении. В природе такой силе нет места. Земля вращается вокруг солнца, потому что ее толкает вперед инерция, а удерживает около солнца сила притяжения. Кислород соединяется с водородом и образует воду не потому, что люди хотят пить, но в силу химической зависимости; зерно, брошенное в землю, прорастает не потому, что этого хочет какой-то ангел, а под влиянием тепла, влаги и химических веществ, находящихся в почве.

— Хорошо, но к чему все это, к чему? — настаивала Мадзя.

Пан Казимеж снова с улыбкой пожал плечами.

— А почему тучи у нас над головой принимают иногда форму островов, деревьев, зверей и людей? Неужели и эти формы, живущие краткий миг, создаются с какой-то целью, неужели и они хотят жить вечно?

Возбужденная, испуганная Мадзя терзала руками платочек. Пан Казимеж был для нее человеком гениальным, и она не могла сомневаться в истинности его слов, во всяком случае, в эту минуту, когда она заглядывала в его чудные, необыкновенно умные и такие печальные глаза.

Он, видно, уже примирился со страшной судьбой человека, так как же ей восставать против неумолимого закона?

Но как жаль было ей всех умерших, которых она никогда уже не увидит, как жаль было ей собственной души, которая должна угаснуть, хотя любит весь мир! И никто не сжалится над нею, никто не протянет ей руку из межзвездной пустыни, которая страшнее могилы.

Ах, тяжелый был это вечер для Мадзи. Ей казалось, что пан Казимеж за получасовой разговор, который он вел в веселом тоне, разрушил небо и землю, ее прошедшую веру и будущую надежду. И изо всего прекрасного мира не осталось ничего… ничего, кроме них, двоих обреченных.

Она молчала, не сознавая, что творится вокруг, слушая бурю, которая разразилась так внезапно и произвела в ее бедной душе столько опустошений. Душа человека испытывает порою волнения, подобные землетрясению.

Пан Казимеж в эту минуту не думал о Мадзе, он смотрел на молодого Корковича, поведение которого начало внушать ему тревогу. Заметив это, пан Бронислав подошел к ним, остановился перед Мадзей и изменившимся голосом сказал:

— Добрый вечер, панна Магдалена!

Мадзя задрожала так, точно рядом обрушилась глыба. Она подняла глаза и увидела бледное, покрытое потом лицо пана Бронислава и его взъерошенные волосы.

— Как поживаешь, Казик? — спросил Коркович, не глядя на Мадзю. — Ну и амазонка твоя сестрица! Одного коня ей мало, подавай целую конюшню, да еще любит возвращаться к выбракованным! Ха-ха-ха!

Мадзе показалось, что молодой Коркович пьян. Но он был просто ревнив.

— Не шуми! — шепнул ему пан Казимеж.

— Да, но панна Элена так прилипла к этому Сольскому…

— Извините, панна Магдалена, — поднялся пан Казимеж.

Он взял Корковича под руку, минуту оживленно поговорил с ним, а затем увел в дальние комнаты.

«Как бы у них не было дуэли!» — подумала Мадзя, и сердце ее тревожно забилось.

Но в эту минуту в толпе гостей поднялось движение, и к Мадзе подошли Ада и Дембицкий.

— Сядем вместе, — сказала Ада, — сейчас будет спиритический сеанс. О чем это вы с таким жаром беседовали с паном Норским?

— Ах, какой он несчастный, — торопливо ответила Мадзя. — Представь себе, он все время толковал мне, что душа не существует…

Панна Сольская сжала губы.

— Он столько раз твердил это барышням, — ответила она, — что мог бы придумать что-нибудь поновей.

— Для меня это было ужасно ново! — сказала Мадзя.

Толпа гостей разделила их и на мгновение увлекла Мадзю к столику, около которого стояли Коркович и панна Элена с братом.

— Надо соблюдать приличия, пан Бронислав! — говорила панна Норская, многозначительно глядя на своего поклонника.