— Да, разумеется, я отлично все помню.
— Так вот, мои братья-гномы протянули его трубы по всему Лорголу. Они сумели провести их даже в караульные помещения, в таверны, где собираются жанренийские солдаты, в жилища торговцев, в которых разместились наши бравые враги. И мой брат продолжает играть на органе. Да, теперь он играет и днем, и ночью. Он слушает весь город и в настоящий момент добывает для тебя жизненно важные сведения. Благодаря ему, твои шпионы знают обо всех передвижениях жанренийской армии, о том, что происходит в Лорголе.
— Поразительно… Как вы успели сотворить подобное чудо за столь короткий срок?
— Это еще не все. «Угольник» поручил мне встретиться с тобой, чтобы скоординировать наши действия.
— Превосходно. Тебе необходимо присутствовать на совете.
Сообщив свои новости, Аракнир уступил место Арбассену и Эхидиазе.
— Я принес с собой магию, — сказал цензор.
Его рука легла на плечо хореографа.
— Мы оба прибегли к тому влиянию, которым пользуемся среди магов, и сумели убедить затменников выбраться из тех щелей, в которые они забились. Сегодня, когда ты заключил союз с Оршалем, нам пора действовать сообща.
— Спасибо, друзья.
Малисен подтолкнул к нам кресло Амертины.
— Что касается меня, — заявил эльф, — то я взял на себя труд связаться с моими сородичами. Не скрою, Агон, у нас состоялся нелегкий разговор. Они не одобряют твоего союза с Оршалем, многие эльфы считали, что ты недостоин их помощи. Мне удалось встретиться с тремя кланами, проживающими на землях Рошронда. Они обратятся к магии времен года, чтобы собрать всех эльфов, прячущихся по лесам и холмам Ургемана.
— И что, эти эльфы придут?
— Конечно, нам не удалось собрать все кланы королевства, но многие услышали стоны и крики Танцоров, которых истребили в захваченных академиях. Эльфы хотят, чтобы жанренийские полуночники заплатили за свои преступления. Честно говоря, они будут сражаться за Танцоров, а не за тебя.
— Какое это имеет значение, лишь бы эльфы помогли нам ослабить противника.
— Вот и я так думаю.
Я еще раз нежно взглянул на своих друзей, и они поняли, как я счастлив их видеть, как мне важна их поддержка.
— Не будем терять времени даром, — сказал я. — Необходимо подготовить помещение собора к совету. А сейчас я хочу, чтобы вы встретились с Оршалем и сопровождающими меня рыцарями. Этим вечером мы отпразднуем наше воссоединение.
После этих слов я повернулся к Эхидиазе:
— Можно тебя на минутку?
Арбассен предложил своим спутникам сесть в лодку, и вместе с Амертиной они поплыли к выходу из собора.
Эхидиаза стояла рядом со мной, сложив руки на груди. Как я мечтал об этой встрече наедине, и вот, когда она состоялась, все слова застряли у меня в горле.
— Барон, маг и аккордник, — внезапно сказала она. — А все такой же робкий.
Она замолчала, и на ее губах появилась тень улыбки.
— Ребенок, ты так и останешься ребенком, подхваченным вихрем истории. Хотя твой взгляд изменился. Да, он стал тверже, суровее.
— А твой взгляд, Эхидиаза? Что случилось с твоими глазами?
— Я не собираюсь об этом говорить.
— И где твои Танцоры? — настаивал я.
— Я больше не ношу их в волосах.
В полном молчании мы сделали несколько шагов.
— Во всем виноват Лерсшвен, не правда ли?
— Да… Он пришел, ночью…
Ее голос сорвался, охваченная воспоминаниями, она отвела глаза.
— Я не знал, извини. — Я накрыл ее руку своей.
Эхидиаза оттолкнула меня, но как-то нерешительно.
— Не трогай меня. С той самой ночи ко мне не прикасался ни один человек.
Она поправила ткань портьеры, потревоженную ветром.
— Тень с тобой?
— Нет. Хочешь поговорить с ней?
— Это ты хочешь с ней поговорить. Я вижу, как твоя рука ищет ножны. Ты хотел бы, чтобы она помогла тебе, не так ли? Чтобы прошептала несколько слов в утешение…
— Не будь циничной.
— У меня даже на это нет сил.
Мы оказались у хоругви, женщина провела ладонью по ткани.
— У твоего отца был отменный вкус, он умел ценить красивые вещи. Хотелось бы мне с ним встретиться.
— Почему ты заговорила о нем?
— Я не знаю. Наверное, просто для того, чтоб поддержать разговор.
— Послушай. Я не могу видеть тебя такой, не желаю мириться с тем, что Лерсшвен уничтожил ту женщину, которая встретила меня в «Искре», я…
— Прекрати, все бесполезно.
— Нет, слушай меня, черт побери! Я могу тебе помочь, ты это понимаешь? С помощью Аккордов у меня есть шанс стереть эту ночь из твоей памяти.
Она не ответила, а лишь приподняла волосы, чтобы продемонстрировать хрупкую шею.
— А это? Это ты тоже сотрешь?
Безобразные шрамы шли по всему горлу Эхидиазы.
— Они вытащили меня на улицу, избивая кнутами, — выдохнула она. — Ты даже представить себе не можешь, как я страдала, ты не вздрагиваешь каждый раз, когда закрываются твои глаза.
— Но разве это мешает мне играть на цистре? Я не собираюсь стирать шрамы с твоей кожи, я собираюсь уничтожить лишь те раны, что исковеркали твое сознание. Ты не можешь отказаться.
Эхидиаза повернулась ко мне спиной, чтобы скрыть слезы, струящиеся по щекам.
— Как ты смеешь предлагать мне подобное? Зачем даришь надежду?
Ее плечи дрожали. Нас разделила стена молчания, наконец моя собеседница удостоила меня взгляда покрасневших глаз.
— Если у тебя не получится, я никогда тебе этого не прощу, — прошептала она.
— Я постараюсь, чтобы этого не случилось. Сегодня ночью ты станешь свободной.
Мы больше не произнесли ни слова и в полной тишине дождались лодки, которой управлял прибывший за мной Тобальд.
Весь день мы посвятили укреплению подступов к собору. Тобальд вызвался разместить своих людей вдоль дорог, ведущих к Адельгену. Со своей стороны я приказал горгульям занять ниши фасада и не шевелиться. Теперь никто бы не смог отличить мою стражу от каменных скульптур храма. Я полагал, что горгульи защитят нас от убийц, посланных Амродом, а главное — от жанренийских магов, потому что вражеские солдаты, возникни у главнокомандующего мысль использовать их, никогда не пройдут незамеченными мимо проводников, стерегущих окраину болот.
К вечеру Адельген превратился в настоящую крепость. Солдаты и проводники неустанно патрулировали дороги, в то время как рыцари, прибывшие на совет, уже собрались, чтобы попировать при свете факелов.
Полуночники обосновались в левой части нефа. Тобальд и его сторонники заняли правую часть храма. Стол водрузили прямо над каналом, и охраняемые недремлющими горгульями мы спокойно поужинали. Кроме меня и Эхидиазы все гости веселились от души. Несчастье сплотило воинов и магов. Я несколько раз подавлял желание увлечь хореографа в один из альковов, не дожидаясь окончания трапезы. Но я опасался предстоящего испытания, дрожал при мысли, что мелодия ускользнет от меня. Шипы по-прежнему причиняли мне сильнейшие страдания, но цель заслуживала того, чтобы я попытался обратиться к Аккордам, пусть и в последний раз в жизни. Еще днем, пользуясь минутами короткого отдыха, я принимался играть на цистре. Невзирая на все усиливающуюся боль в пальцах, я повторял те упражнения, что разучил еще в Лорголе.
Ночь уже давно вступила в свои права, когда я наконец решился и поднялся из-за стола, пробормотав невнятные извинения. Взяв цистру, я уединился в алькове. Несколько мгновений спустя ко мне присоединилась Эхидиаза, на лице которой читалась мрачная решимость. Не говоря ни слова, она растянулась на кровати, и ее тут же окружили Танцоры, чьи крошечные черные глазки внимательно следили за мной. Мои пальцы коснулись струн, и первые робкие ноты будущей мелодии зазвучали под сводами Адельгена.
Сознание Эхидиазы яростно сопротивлялось чужеродному вторжению, ее разум, подстегнутый воспоминаниями о телесных муках, протестовал против нового насилия. Сначала он встретил меня какофонией скрежещущих звуков, на которую я ответил ариеттой, легкой и приятной мелодией, звучавшей совсем тихо. Но я не желал отвечать силой на ту необузданную ярость, что бушевала вокруг меня. Я был твердо убежден, что следует действовать лаской или вовсе отказаться от задуманного.
