Лев Алексеев * * * Затрещала по швам на проталинах снежная шуба, никому не нужна одежонка с чужого плеча. Рассупонится сердце, улыбкой овеются губы. Зазвенит колокольчик ручья, и умолкнет печаль. Я устал от зимы, её долгих ночей и капризов. Как мальчишка, капели весенней несказанно рад. Значит, всё ещё будет, и рано заказывать тризну. Значит, всё ещё будет, не будет дороги назад. * * * Опустился занавес дождя, разделивший день на До и После. До – хмельное, выпитое в розлив, после – поминальная кутья. Опустился занавес дождя между нашим будущим и прошлым. В настоящем времени нам сложно, разделил нас дождь на Ты и Я. Странная загадка бытия, мы в любви бываем одиноки… Перед нами люди, а не Боги опускают занавес дождя! * * * Горит луна молебною лампадой, в объятьях темнокожей ночи я. И пусть она лишь до утра моя, чтоб стать счастливым – большего не надо! Александр Алексеев-Гай * * * Опять необозримость океана Да пенный след у судна по пятам. На мостике помощник капитана Поймать звезду старается в секстан. Куда бы нас с пути ни относило, Пусть берега безмерно далеки, Но в мире есть небесные светила, Для мореходов – те же маяки. Созвездия, весь небосвод усеяв, Нас под прицел берут со всех сторон. Как «дабл’ю» [5], глядит Кассиопея, И точно туз бубновый – Орион. Вот – Близнецы, что двоеточьем, строго Расставились от прочих вдалеке. Вот – с ковшика Медведицы полого Спускается Арктурус по дуге. Опять необозримость океана… И снова в бесконечность я влеком И тёплой желтизной Альдебарана, И Веги синеватым холодком. Пусть не верна система Птолемея, Но, глядя в эти звёздные поля, Я будто бы и вправду разумею, Что центром мироздания – Земля. Семён Ботвинник Первый окоп Было немало губительных троп, были пожары, снаряды и пули… Где-то остался мой старый окоп — рыл я его в сорок первом, в июле. Новую жизнь открывала главу, детство и юность ушли без возврата… С чёрной землёй отвалил я траву — в жёлтом песке заскрипела лопата. Плотный, тяжёлый и влажный песок… Взмокла спина, но копал я упрямо. Был небосвод небывало высок, в нём серебрилась немецкая «рама», — значит, недолго осталось уже до артобстрела, до грозного боя, — будут на смертном плясать рубеже чёрное, красное и голубое… Кто-то из нас доживёт до седин, кто-то пройдёт по горящей Европе, ну, а пока что – один на один — с этой землёй остаёшься в окопе: с тоненькой тучкою над головой, с каждой росинкой, явившейся глазу, с каждой былинкой, песчинкой, травой — ты их такими не видел ни разу… Станислав Буров В городе детства Богатырский узорчатый шлем в облаках, как вершина Монблана. Мой собор настороженно нем, только мне это вовсе не странно: он меня не узнал, старина, в одночасье лет сорок промчалось. У меня на висках седина, он таит вековую усталость… Дальний луч золотит купола, шпиль иглы золотит по соседству, и несёт золотая игла мой кораблик из зрелости в детство. * * * Зарёю вздыбился рассвет и мелодично, с колокольни, поплыли звоны, словно кони, неся над Родиной привет. Привет из дальней старины, где были разные проблемы, но только не было дилеммы развала собственной страны. Там жили: праведное слово, Пожарский, Невский и Ермак, и было поле Куликово, и был разбит извечный враг… Стою. Сжимаю кулаки, и звон, как стон, над всей Россией… Капитализм. Дожди косые и гордый город у реки. Сергей Быстров Свидание Пахнет детством в чистом поле — Мёдом, скошенной травой… Тётя Оля, тётя Оля! Вновь увижу ли живой? Вряд ли ждёт меня картошка На загнётке в чугуне, И не вылезет в окошко Друг в отцовском зипуне. Нет в саду осеннем вишен, Во дворе – курей, утят, Петушиный крик не слышен, Половицы не скрипят. Половик, побитый молью, В будке – пса протяжный вой… В се́нях вижу тётю Олю Постаревшей, но Живой. |
