Сравнения Помнишь, милый, наши откровенья? Словно постигая жизни суть, Ты во всём любил искать сравненье, Сравнивал всё что-то с чем-нибудь. Видимо, в том было упоенье. На поляне, в море, между скал Черпал у природы вдохновенье И везде сравнения искал. Ты просил – попробуй, угадай-ка, На кого похожи валуны? Что отчаянно кричала чайка? Что напоминает шум волны? Мне казалось, что со мною – гений, Кру́гом голова от этих фраз, Не вздохнуть, не охнуть от сравнений. И меня ты сравнивал не раз С ветром, с облаками, или с градом. Но тебя, мой милый, не виню, Я таким сравненьям даже рада. Можно я тебя теперь сравню? Знаешь, дорогой, я – не гадалка, Крест такой мне, видно, Богом дан, Тяжело нести и бросить жалко, Милый – ты похож на чемодан. Мудрец и жрец (притча) У мудреца однажды жрец Спросил: – Ты видишь мой дворец? Там поклоняются богам, Там счёта нет златым деньгам, И я, его верховный жрец, Вершитель судеб и сердец, И непокорные в огне Сгорают, коль угодно мне. А ты, бродяга здешних мест, Влачишь свой скудный жалкий крест. Не ведал ты, что значит власть, Не наслаждался пищей всласть. Ответь немедля, наконец: За что тебя зовут – мудрец? – Ты прав! — Сказал мудрец жрецу, — Мне эта почесть не к лицу. Конечно, скудное добро В суме моей, не серебро, Там только хлеб и молоко, Но на душе моей легко, Поскольку люду и царю Я мысли просто так дарю. Елена Евсеева Скамейка Летний сад был не летним. Метался февраль по аллеям. Ветер лапал деревья и ветви трепал на бегу. Под столетнею липой, от входа немного правее, Притулилась скамейка по самые локти в снегу. Будто Ноев ковчег, затерялась в расхлябанной хмари, И промёрзлою тушей своей вспоминает во сне, Как попарно на ней размещались влюблённые твари, Отплывая в июль на её деревянной спине. «Оля плюс Николай», чуть пониже – «Наташа плюс Вова». Заметаются снегом автографы прошлых времён… И порою мне жаль, что на этой скамейке садовой Не останется места для наших с тобою имён. Изнанка На изнанке июня – декабрь и холод такой, Что промёрзлая память мешает и даты, и сроки... Завершается год. Приближается сорок второй — Самый страшный из трёх и, наверное, самый глубокий. На изнанке войны – запах хлеба и липовый мёд. Кто всё это поймёт, тот способен увидеть воочью, Как зимою уходят машины под ладожский лёд И туманом озёрным в июне сгущаются к ночи. Млечный путь через озеро – снегом присыпанный тракт, Млечный Путь через небо – он тоже немногим назначен. А колонны идут. С придорожной позёмкою в такт. И летят лепестки с белых яблонь на питерских дачах. Жизнь даётся на срок, как в аренду сдаётся жильё: Для кого-то на день, а иному – недели и годы. Неизбежная смерть прорастает в изнанку её И с изнанки – становится хлебом и липовым мёдом. Женитьба Фи… Свинья не выдаст – Бог не съест, а стало быть, услышит… И если поздняя весна – отдушина души, Имеет право на отъезд свихнувшаяся крыша, Плевать, что виза не дана и некуда спешить. Который раз не в глаз, а в бровь, и не по Сеньке шапка. Под саркастический прищур насмешницы-зари Опять несчастная любовь меня сгребла в охапку, И я отчаянно пищу, не в силах говорить. Над головой прямой эфир: обрывки и обноски Небесных тучек и ветров, а прямо в голове — Безумный день, женитьба Фи… смешенье по-Облонски, Сплетенье рук, смятенье дров на скомканной траве. Я за тобой тащусь вослед, как нитка за иголкой. Не то, чтоб замкнутый, но круг: не муторно, но зря. Мне крыша шлёт физкульт-привет своею треуголкой И отправляется на юг – в полёт… до ноября. Посох Моисея Сорок лет как в пути! Это ж надо такое придумать! Он кругами их, что ли, по этой пустыне водил?! Я рассохся вконец. Я от жажды чуть было не умер, А ему всё – то сушу, то воду – возьми да роди! Он, я знаю, такой: что задумал – исполнит, упорный, И пройдя сквозь пески, донесёт, доведёт до конца… Но народ-то попался какой-то скандальный и вздорный: Им не Богу служить, а пасти Золотого Тельца. И за этих, за них, кто не верил и верить не будет, Он сжимает меня в истомлённой пустыней руке, И забьёт мой родник из скалы растревоженных судеб, И оставит свой след даже в этом бесплодном песке. И пускай до меня нет ему интереса и дела, Я пойму, я прощу – лишь бы вместе – в мученьях и зле… Обопрётся душа на моё деревянное тело И вдвоём, по пустыне, к обещанной Богом земле! Сфинкс Сфинкс лежит в песке золотистой тушей, Отражая свет золотистой кожей. Он сегодня слеп и прекраснодушен. Он бы, может, съел... Но уже – не может. Что же ты стоишь? А идти – далече По глухой тропе из его пророчеств... Ты напрасно маешься, человечек: Он бы, может, спел, но ещё не хочет. Спелый вечер встал, как вода в затоне. Сфинкс забыл ответ на свою задачу. Он когда-то знал... Но уже не помнит. Он, должно быть, знак, но ещё не значит. И его итог – не большой, а малый, И его следы заметает время... Он, конечно, бог, но уже усталый. А усталый бог не творит, а дремлет. |
