РЕПОРТАЖ О РАКЕТЧИКАХ Тонкой стрункой висит паутинка, И от солнца смычок косой. Мы с майором идем по тропинке В пасторальнейшем из лесов. Все меняется в волнах рассвета, Все у времени на крыле… Неподвижно стоят лишь ракеты На вращающейся земле. По бетонным бункерам гулким — Тишина, одна тишина. Перекрестки — как переулки, Одинокий фонарь — луна. Шутки в сторону — дверь распахнулась, Глубина молчит бирюзой, И из пропасти впрямь пахнуло Небывалой еще грозой. Машинально достал папиросу. «Не положено». — «Виноват!» Мне б как раз задавать вопросы, Ну а я не найду слова. Перед мощью стою такою, Что в глаза никогда не видал, И стараюсь казаться спокойным, И гляжу на этот металл. Что бы сделали с нашей планетой И особенно с нашей страной, Если б не было этой ракеты, И не только ее одной. И майор задумался что-то, Смотрит мимо в свое, в свое… Может, вспомнил он ту пехоту, С кем прошел через дым боев, Как в прицелах «сорокапяток» Танки шли посреди жнивья, Как стояли насмерть ребята Возле города Верея. Наверху, над толщей бетона, Происходит все тот же день, Провода поют монотонно, Солнце прыгает по воде. И красиво, очень красиво Над землей стоит высота. Я майору сказал: «Спасибо!» Просто так сказал, просто так. И запрыгала вновь машина, Колесом попав в колею. У майора два чудных сына Строят планер — носы в клею. Ах как рады мальчишки лету — Рыба в речке, картошка в золе… Неподвижно стоят ракеты На вращающейся земле. 1968 «В кабинете Гагарина тихо…»
В кабинете Гагарина тихо. Тихо-тихо. Часы не идут… Где-то вспыхнул тот пламенный вихрь И закрыл облаками звезду. Только тихо пройдут экскурсанты, Только звякнет за шторой луна. И висит невесомым десантом Неоконченная тишина. Но Гагарин покоя не ведал — Жил он в грохоте мощных ракет, И победы и горькие беды Он встречал со штурвалом в руке. И всех тех, кто порвал с тишиною, Кто по звездной дороге пошел, Он их вел за своею кормою, Хоть и маленький, но ледокол. Я над краем стола наклоняюсь, Словно в пропасть без края гляжу, Улыбаюсь я и удивляюсь, И нахлынувших слез не стыжусь. Со стены молча смотрят портреты, Лунный глобус застыл на столе, И соборы стоят, как ракеты, На старинной смоленской земле. Снова тянет сырыми лугами. Звездный город стихает во сне. Понимаете, Юрий Гагарин, Как несладко стоять в тишине, Потому что грохочут рассветы, Заливаются птицы в полях… Впрочем, вам ли рассказывать это, Человеку с планеты Земля. 1969 БОТИК Один рефрижератор — представитель капстраны — Попался раз в нешуточную вьюгу, А в миле от гиганта поперек морской волны Шел ботик по фамилии «Калуга». А тот рефрижератор, что вез рыбу для капстран, Вдруг протаранил ботик молчаливо. На таре из-под «Двина» только виден капитан Хорошего армянского розлива… Что же ботик потопили? Был в нем новый патефон И портрет Эдиты Пьехи, И курительный салон. «Ду ю спик инглиш, падлы? — Капитан кричит седой. — Француженка, быть может, мать твоя? А может, вы совсем уже, пардон, шпрехен зи дойч?» И с судна отвечают: «Йа, йа, йа!» Советское правительство послало документ И навело ракеты на балбесов. А ботику отгрохали огромный монумент, Которым и гордится вся Одесса. Август 1968 Дизель-электроход «Обь» РЕСПУБЛИКА ТУВА Вот и все. Заправлены моторы. Внесена пятерка за багаж. Впереди лежит тот край, который Если взял, то больше не отдашь. А республика Тува живет без публики, По лесам-то, по лесам-то тишина. По полянам ходят мишки — ушки круглые, И летающих тарелок до хрена. Закури, но погаси окурок! Тут тебе не площадь Ногина. Лето сбросило соболью шкуру, Рыжиной тайга заражена. А республика Тува живет без публики, По лесам-то, по лесам-то тишина. По полянам ходят мишки — ушки круглые, И летающих тарелок до хрена. 1968 3. Осенние дожди
(1970–1974) СРЕТЕНСКИЙ ДВОР А в тени снег лежит, как гора, Будто снег тот к весне не причастен. Ходит дворник и мерзлый февраль Колет ломом на мелкие части. Во дворах-то не видно земли, Лужи — морем, асфальт — перешейком, И плывут в тех морях корабли С парусами в косую линейку. Здравствуй, здравствуй, мой сретенский двор! Вспоминаю сквозь памяти дюны: Вот стоит, подпирая забор, На войну опоздавшая юность. Вот тельняшка — от стирки бела, Вот сапог — он гармонью, надраен. Вот такая в те годы была Униформа московских окраин. Много знали мы, дети войны, Дружно били врагов-спекулянтов И неслись по дворам проходным По короткому крику «атанда!». Кто мы были? Шпана не шпана, Безотцовщина с улиц горбатых, Где, как рыбы, всплывали со дна Серебристые аэростаты. Видел я суету и простор, Речь чужих побережий я слышал. Я вплываю в свой сретенский двор, Словно в порт, из которого вышел. Но пусты мои трюмы, в пыли… Лишь надежды — и тех на копейку… Ах, вернуть бы мне те корабли С парусами в косую линейку! 1970 |
