— Сомневаюсь, — надменно изрек Жильбер.

Шон пожала плечами.

Жильбер улыбнулся.

— Оставим этот разговор, — заявила Шон. — Кстати, вам следует понравиться всего трем особам.

— Кто же эти три особы?

— Король, моя сестра и я.

— Что для этого нужно? -

— Вы видели Самора? — осведомилась молодая женщина, избегая прямого ответа на вопрос.

— Этого негра? — с глубоким презрением спросил Жильбер.

— Да, этого негра.

— Что у меня может быть с ним общего?

— Постарайтесь, чтобы общей для вас оказалась удача, мой юный друг. Этот негр уже получает из королевской казны ренту в две тысячи ливров. Сейчас его назначают губернатором замка Люсьенна, и те, кто раньше насмехался над его толстыми губами и цветом кожи, теперь станут ему угождать и величать его господином, а то и превосходительством.

— Я, сударыня, не стану, — сказал Жильбер.

— Позвольте! — удивилась Шон. — Я полагала, один из первых заветов философии заключается в том, что все люди равны!

— Вот потому я и не стану звать Самора превосходительством.

Шон угодила в свою же западню. Теперь пришел ее черед кусать губы.

— Выходит, вы не честолюбивы? — спросила она.

— Напротив, в высшей степени честолюбив! — возразил юноша, сверкнув глазами.

— И ваше честолюбие, насколько я помню, влечет вас на стезю медицины?

— Мне кажется, что в мире нет ничего лучше, нежели помогать ближнему.

— Что ж! Ваша мечта осуществится.

— Как?

— Вы станете лекарем, и не просто лекарем, а королевским.

— Я? — вскричал Жильбер. — Я? Да ведь у меня нет даже начатков знаний в искусстве врачевания! Вы смеетесь, сударыня.

— А Самор разве знает, что такое опускная решетка, бойницы, контрэскарп? Нет, он и понятия о них не имеет, но это его не заботит. Тем не менее он губернатор замка Люсьенна и обладает всеми преимуществами, связанными с этим званием.

— Ах, теперь понимаю, — горько сказал Жильбер. — У вас только один шут, этого недостаточно. Король скучает, ему понадобился второй.

— Перестаньте! — воскликнула Шон. — Вот опять у вас вытянулась физиономия. Право, милейший, это вас вовсе не красит. Приберегите все эти немыслимые гримасы до той поры, когда на голове у вас будет парик, а на парике колпак; вот тогда, чем безобразнее вы скривитесь, тем будет смешнее.

Жильбер во второй раз нахмурился.

— Послушайте, — продолжала Шон, — ну почему бы вам не принять звание королевского лекаря, если уж герцог де Трем домогается титула обезьянки моей сестры?

Жильбер не отвечал. Шон в соответствии с пословицей истолковала его молчание как знак согласия.

— В подтверждение того, что вы входите в милость, — объявила Шон, — вы более не будете столоваться вместе со слугами.

— Благодарю вас, сударыня, — отвечал Жильбер.

— Да-да, я уже распорядилась.

— Где же я буду столоваться?

— Вы разделите трапезу Самора.

— Как!

— Разумеется, губернатор замка и королевский лекарь вполне могут сидеть за одним столом. Если хотите, можете прямо сейчас пойти и отобедать с ним.

— Я не голоден, — отрезал Жильбер.

— Ну что ж, — невозмутимо отвечала Шон, — сейчас не голодны, но к вечеру-то проголодаетесь.

Жильбер покачал головой.

— Не вечером, так завтра или послезавтра. О, вы смягчитесь, господин бунтарь, ну, а ежели будете доставлять нам чрезмерные огорчения, так на то у нас есть экзекутор для пажей, который нам безгранично предан.

Жильбер вздрогнул и побледнел.

— Итак, ступайте к превосходительному Самору, — сурово заключила Шон. — Ничего дурного там с вами не приключится, кухня у нас превосходная, но бойтесь проявить неблагодарность, потому что здесь вам сумеют преподать науку признательности.

Жильбер понурил голову.

Отвечать ему по-прежнему не хотелось, и он решил не возражать, а действовать.

Жильбера ждал лакей, тот, что доставил его сюда. Он провел юношу в небольшую столовую, примыкающую к передней, где тот уже был. За столом сидел Самор.

Жильбер сел рядом с ним, но принудить его есть было невозможно.

Пробило три часа; г-жа Дюбарри отбыла в Париж. Шон, которая должна была последовать за ней позже, отдала распоряжения, как приручать ее медведя. Если будет весел — накормить сластями, если по-прежнему будет бунтовать — пригрозить, а потом и запереть на часок в карцер.

В четыре в каморку Жильбера принесли полное облачение из «Лекаря поневоле»[122]: островерхий колпак, парик, черный камзол и того же цвета мантию. Наряд этот дополнялся отложным воротником, жезлом и толстой книгой.

Лакей, притащивший этот маскарадный костюм, продемонстрировал поочередно все его детали, и Жильбер не выказывал никаких поползновений к возмущению.

Следом за лакеем явился г-н Гранж и объяснил, как должно носить этот костюм; Жильбер терпеливо выслушал все наставления управителя и только заметил:

— Я думал, что в прежнее время лекари носили с собой чернильницу и свиток бумаги.

— Ей-богу, он прав, — произнес г-н Гранж. — Поищите-ка чернильницу, да побольше, чтобы он мог привесить ее к поясу.

— И перо, и бумагу! — крикнул Жильбер. — Мне хочется, чтобы костюм был точен во всех подробностях.

Лакей бросился исполнять приказ. Заодно ему поручили доложить м-ль Шон об удивительной покладистости Жильбера.

Мадемуазель была в таком восторге, что дала посыльному небольшой кошелек с восемью экю, чтобы образцовый лекарь подвесил его себе на пояс рядом с чернильницей.

— Благодарю, — сказал Жильбер, когда все это ему принесли. — А теперь не угодно ли оставить меня одного, чтобы я все это надел на себя?

— Только поторопитесь, — велел г-н Гранж, — чтобы мадемуазель успела взглянуть на вас перед отъездом в Париж.

— Полчаса, — отвечал Жильбер, — я прошу только полчаса.

— В вашем распоряжении три четверти часа, господин лекарь, — сказал управитель, запирая дверь комнаты с такой тщательностью, словно это была крышка его денежной шкатулки.

Жильбер на цыпочках подкрался к двери, убедился, что шаги удаляются, потом скользнул к окну, которое выходило на террасы и находилось над ними на высоте восемнадцати футов. Террасы эти, посыпанные тонким песком, окаймлены были высокими деревьями, листва которых затеняла балконы.

Жильбер разорвал свою длинную мантию на три полотнища, связал их, положил на стол колпак, рядом с колпаком кошелек, и написал:

«Сударыня!

Свобода — лучшее из богатств. Быть свободным — священный долг человека. Вы меня принуждали — я избавляюсь от принуждения.

Жильбер».

Юноша сложил письмо, надписал на нем имя м-ль Шон, привязал двенадцать футов саржи к прутьям оконной решетки, ужом протиснулся между ними, спустился по этой импровизированной веревке, с риском для жизни спрыгнул на террасу и сразу же, еще немного оглушенный прыжком, метнулся к одному из деревьев, уцепился за ветку, исчез, подобно белке среди листвы, добрался до земли и со всех ног бросился бежать по направлению к лесам Виль-д'Авре.

Когда спустя полчаса за ним пришли, он был уже далеко.

Опасаясь преследования, Жильбер не осмелился идти по дороге: двигаясь перелесками, он добрался наконец до леса, где и решил передохнуть. За три четверти часа он прошел около полутора лье.

Беглец осмотрелся: он был один, и это его ободрило. Он попробовал было приблизиться к дороге, которая, по его расчетам, вела в Париж. Однако всадники в оранжевых ливреях у выезда из деревни Роканкур напугали Жильбера до такой степени, что у него сразу пропала охота идти по дороге, и он опять углубился в лес.

«Буду-ка держаться этих каштанов, — подумал молодой человек. — Если меня ищут, то, скорее всего, на проезжем тракте. А я от дерева к дереву, от перекрестка к перекрестку нынче же вечером незаметно проберусь в Париж. Говорят, Париж большой, ну а я маленький; там меня не найдут».