Моя мать продолжала упорствовать и добилась, что ей позволили продолжать бдение около меня всю ночь с понедельника на вторник.

Утром во вторник я все так же пребывала в бесчувственном состоянии. Мать, признав свое поражение, ушла. Монахини шипели, что это святотатство. В часовне, где, по обычаю, я должна была лежать один день и одну ночь, затеплили свечи.

Как только моя мать удалилась, пришли сестры обрядить меня; так как я не успела произнести обет, меня облачили в белое платье, на голову надели венок из белых роз, а в сложенные на груди руки вложили крест, после чего велели принести гроб.

Его внесли в келью, и тут я почувствовала, как дрожь пробежала внутри моего тела; повторяю, сквозь сомкнутые веки я все видела, словно глаза у меня были широко раскрыты.

Меня подняли и положили в гроб.

Потом, накрыв лицо, как это принято у нас в Италии, меня отнесли в часовню на хоры; вокруг гроба горели свечи, а в ногах стояла чаша со святой водой.

Весь день в часовню приходили крестьяне из Субиако, молились за меня и окропляли мое тело святой водой.

Наступил вечер. Посетителей больше не было, наружные двери часовни, кроме боковой дверцы, заперли, и со мной осталась только одна монахиня для ночного бдения.

Все время, пока продолжался этот мой сон, меня терзала ужасная мысль: завтра меня должны будут похоронить, и я уже чувствовала, как меня погребают заживо, если только какая-нибудь неведомая сила не придет мне на помощь.

Я слушала бой часов: пробило девять, потом десять, потом одиннадцать.

Каждый удар отзывался в моем сердце: ведь это был — страшно промолвить! — похоронный звон по мне.

Одному Богу ведомо, какие я делала усилия, чтобы победить этот ледяной сон, чтобы разорвать стальные узы, которые не выпускали меня из гроба, и Господь узрел это и сжалился надо мной.

Пробило полночь.

С первым ударом мне почудилось, что все мое тело сотрясла конвульсивная дрожь, подобная той, которую я испытывала всякий раз, когда ко мне приближался Ашарат; потом я почувствовала как бы толчок в сердце и увидела его в дверях часовни.

— Вы тогда ощутили страх? — прервал Лоренцу граф Феникс.

— Нет, нет, то было счастье, радость, восторг, потому что я поняла: он пришел избавить меня от неминуемой смерти, которой я так боялась. Он медленно подошел к гробу, мгновение смотрел на меня с печальной улыбкой, потом произнес: «Встань и иди!»

Узы, удерживавшие мое распростертое тело, тут же разорвались; повинуясь этому властному голосу, я встала и вышла из гроба.

«Ты счастлива, что жива?»— спросил он меня. «О, да!»— ответила я. «Тогда следуй за мной».

Монахиня, которой положено бдеть около меня, привычная к своим скорбным обязанностям и неоднократно исполнявшая их перед погребением многих сестер, спала, сидя на стуле. Я проскользнула мимо нее, не разбудив, и последовала за тем, кто вторично вырвал меня из когтей смерти.

Мы вышли во двор. Я взглянула на небо, усыпанное сверкающими звездами, которые не надеялась больше увидеть, вдохнула прохладный ночной воздух, свежести которого не чувствуют мертвые, но который так сладостен живым.

«А теперь, — предложил он, — прежде чем покинуть монастырь, выбирайте между Богом и мною. Чего вы хотите — стать монахиней или пойти за мной?» «Пойти за вами», — ответила я. «Тогда идем».

Мы подошли к калитке в башне. «Где ключи?»— спросил он. «У сестры-привратницы в кармане рясы». «А где ее ряса?» «На стуле возле ее постели». «Бесшумно пройдите к ней в келью, возьмите ключи, выберите тот, что от калитки, и принесите мне».

Я сделала, как он велел. Дверь кельи не была закрыта изнутри. Я вошла. Подошла к стулу. Стала рыться в карманах, вытащила ключи, взяла из связки тот, что от калитки, и принесла ему.

Через пять минут калитка отворилась, и мы были на улице.

Я взяла его за руку, и мы побежали к околице деревни Субиако. Шагах в ста за последним домом нас ждала запряженная почтовая карета. Мы сели в нее, и кони взяли с места в галоп.

— И вас не принуждали, вам не угрожали? Вы добровольно последовали за этим человеком?

Лоренца молчала.

— Лоренца, ее королевское высочество спрашивает, не принуждал ли я вас, не угрожал ли вам, чтобы заставить последовать за мной?

— Нет.

— Почему же вы за ним последовали?

— Ответьте, почему вы последовали за мной.

— Потому что я полюбила вас, — ответила Лоренца.

Граф Феникс с торжествующей улыбкой повернулся к принцессе.

Все происходящее на глазах принцессы было до такой степени невероятным, что она, обладающая сильным и в тоже время впечатлительным умом, даже подумала, уж не является ли и впрямь этот человек магом, способным подчинять своей воле сердца и души.

Но граф Феникс не пожелал ограничиться только тем, что она видела.

— Это ведь не все, — сказал он. — Ваше высочество услышали из уст Лоренцы только часть нашей истории и, вероятно, будете питать сомнения, если из тех же самых уст не услышите продолжения ее.

Он повернулся к Лоренце и задал вопрос:

— Дорогая Лоренца, вы помните наше путешествие, помните, как мы вместе посетили Милан, озеро Лаго-Маджоре, Бернские Альпы, гору Риги и дивный Рейн, этот северный Тибр?

— Да, Лоренца все это видела, — отвечала девушка тем же бесцветным голосом.

— Увезенная этим человеком, не так ли, дитя мое? Подчиняясь неодолимой силе, в которой вы сами не отдавали себе отчета? — спросила ее принцесса.

— Ваше высочество, но почему вы так упорно держитесь за это, если все услышанное вами доказывает обратное? Хорошо, коль вам необходимо осязаемое доказательство, материальное свидетельство, вот собственноручное письмо Лоренцы. Мне пришлось вопреки моему желанию оставить ее одну в Майнце. И что же? Она томилась, тосковала и наконец написала мне это письмецо, которое ваше высочество может прочесть.

Граф вынул из бумажника записку и протянул ее принцессе.

Та прочла:

«Вернись, Ашарат! Мир пуст, когда тебя нет со мной. Господи, когда же я стану твоей навеки!

Лоренца».

Принцесса встала и с запиской в руке подошла к Лоренце, лицо ее пылало гневом.

Лоренца не смотрела и не слышала ее; казалось, она видит и слышит только графа. Он же, очевидно желая до конца оставаться переводчиком своей жены, поспешно произнес:

— Я понимаю, ваше высочество, у вас сомнения, и вы желаете знать, ею ли написано письмо. Что ж, ваше высочество услышит объяснения от нее самой. Лоренца, ответьте, кто написал это письмо?

Он взял записку, вложил в руку жене, и та прижала ее к сердцу.

— Лоренца, — ответила она.

— И Лоренца знает, что написано в нем?

— Конечно.

— Тогда скажите принцессе, что в нем написано, чтобы она не подозревала, будто я ее обманываю, уверяя, что вы меня любите. Говорите, я так хочу.

Лоренца как будто сосредоточилась, и даже не развернув листок, даже не глядя на него, произнесла:

— Вернись, Ашарат. Мир пуст, когда тебя нет со мной. Господи, когда же я стану твоей навеки. Лоренца.

— Невероятно! — воскликнула принцесса. — Но я не верю этому. Во всем этом есть что-то необъяснимое, сверхъестественное.

— Это письмо, — заговорил граф Феникс, словно не слыша принцессу Луизу, — заставило меня ускорить заключение нашего брака. Я любил Лоренцу так же, как она меня. А между тем мы были в довольно ложном положении. Кроме того, при той жизни, исполненной приключений, какой я живу, со мной вполне может приключиться несчастье. Я могу умереть. А мне хотелось бы, чтобы в случае моей смерти все мое состояние досталось Лоренце. Потому по прибытии в Страсбург мы обвенчались.

— Обвенчались?

— Да.

— Этого не может быть!

— Почему же, ваше высочество? — улыбнувшись, возразил граф. — Отчего, позвольте вас спросить, граф Феникс не может жениться на Лоренце Феличани?