Впереди процессии скакали галопом тяжелая кавалерия и драгуны; придворных раздирали два желания: быть рядом с королем и поспешить навстречу дофине; первое было почетнее, второе могло оказаться полезнее.

В сотне карет, запряженных четверней и растянувшихся по дороге чуть ли не на целое лье, следовали четыреста дам и столько же кавалеров, представлявших цвет французской знати. Эту сотню карет сопровождали верховые курьеры, гайдуки, скороходы и пажи. Дворяне свиты ехали верхом, и эта блистательная кавалькада текла среди клубов пыли, поднятой копытами коней, словно поток бархата, золота, перьев и шелка.

В Компьене сделали недолгую остановку, затем шагом выехали из города и направились к условленному месту встречи; она была назначена у придорожного креста близ деревни Маньи.

Дофина окружала вся французская молодежь; знать в летах ехала с королем.

Дофина все в той же карете размеренно катила к месту, где должна была состояться встреча.

Наконец оба поезда съехались.

Все кареты вмиг опустели. Придворные с той и с другой стороны вылезли из экипажей, и только из двух карет никто не вышел: это были кареты короля и дофины.

Дверца второй отворилась, юная эрцгерцогиня легко спрыгнула на землю и направилась к королевской карете.

Увидев невестку, Людовик XV велел открыть дверцу и в свою очередь поспешил выйти.

Дофина ухитрилась с такой точностью рассчитать скорость движения, что в тот самый миг, когда король коснулся ногой земли, она опустилась перед ним на колени.

Король нагнулся, поднял юную принцессу и нежно поцеловал, мгновенно окинув всю ее таким взглядом, что она невольно залилась румянцем.

— Его высочество дофин! — провозгласил король, представляя Марии-Антуанетте герцога Беррийского, до тех пор державшегося позади нее, так что она его не замечала или, во всяком случае, делала вид, что не замечает.

Дофина присела перед ним в грациозном реверансе, дофин в ответ поклонился и покраснел в свой черед.

После дофина были представлены оба его брата, за ними — три королевские дочери.

У дофины нашлось ласковое слово для каждого из двух принцев, для каждой из трех принцесс.

Все время, пока длилось представление, г-жа Дюбарри стояла позади принцесс, снедаемая беспокойством. Дойдет ли очередь до нее? Не забудут ли о ней?

После того как была представлена принцесса София, младшая дочь короля, все на мгновение примолкли и затаили дыхание.

Король, казалось, колебался, дофина как будто ждала еще чего-то, о чем заранее была предупреждена.

Король огляделся по сторонам и, увидев близ себя графиню Дюбарри, взял ее за руку.

Все немедля расступились. Теперь король и дофина оказались посреди круга придворных.

— Ее сиятельство графиня Дюбарри, — произнес Людовик XV, — мой лучший друг.

Дофина побледнела, но на ее побелевших губах изобразилась самая любезная из улыбок.

— Как вы счастливы, ваше величество, — сказала она, — что у вас столь очаровательный друг. Меня нисколько не удивляет приязнь, которую внушает вам графиня.

Все удивленно, а вернее, изумленно переглянулись. Дофина, вне всякого сомнения, следовала наставлениям, которые были ей даны при австрийском дворе, повторяя, быть может, слова, подсказанные самой Марией Терезией.

Тут г-н де Шуазель счел, что настал его черед. Он приблизился, желая быть в свою очередь представленным, но король кивнул, загремели барабаны, затрубили трубы и грянул пушечный залп.

Король взял юную принцессу под руку и повел ее в свою карету. Следуя рядом с его величеством, она прошла мимо г-на де Шуазеля. Заметила она его или не заметила, сказать трудно, несомненно лишь одно: с ее стороны не последовало ни жеста, ни кивка, которые можно было бы истолковать как приветствие.

Едва принцесса села в королевскую карету, зазвонили городские колокола, перекрывая праздничный шум.

Г-жа Дюбарри, сияя, вернулась в свою карету.

Остановка продлилась еще минут десять, покуда король садился в карету и отдавал приказ ехать в Компьень.

Голоса всех присутствующих, умеряемые почтительностью или волнением, сливались в общем гуле.

Жан Дюбарри приблизился к дверце кареты, в которой ехала его сестра; она поздоровалась с ним, сияя и ожидая горячих поздравлений.

— А знаете, Жанна, — обратился он к ней, указывая пальцем на всадника, беседовавшего с пассажиром одной из карет в свите дофины, — кто этот молодой человек?

— Нет, — отвечала графиня. — А вы-то сами знаете, что сказала дофина, когда король меня ей представил?

— Речь о другом. Этот молодой человек — Филипп де Таверне.

— Тот, что нанес вам удар шпагой?

— Вот именно. А знаете, кто эта прелестная особа, с которой он беседует?

— Бледная, с величественной осанкой?

— Да, на нее как раз сейчас смотрит король и, по-видимому, спрашивает у дофины, как ее зовут.

— И кто же она?

— Его сестра.

— А-а! — протянула г-жа Дюбарри.

— Послушайте, Жанна, не знаю почему, но мне кажется, что сестры вам следует остерегаться не меньше, чем мне брата.

— Вы с ума сошли!

— Ничуть. Во всяком случае, за мальчишкой я буду следить.

— А я глаз не спущу с девицы.

— Тс-с! — шепнул Жан. — Наш друг герцог де Ришелье.

В самом деле, к ним, покачивая головой, приближался герцог.

— Что с вами, любезный герцог? — спросила графиня с обольстительнейшей улыбкой. — Вы чем-то недовольны?

— Графиня, — отвечал герцог, — не кажется ли вам, что мы все здесь чересчур серьезны, чтоб не сказать печальны, для столь радостного события, какое сейчас происходит? Помню, когда-то мы ездили навстречу такой же очаровательной, такой же красивой принцессе — то была матушка нашего дофина. Тогда мы все были куда веселей. Может быть, это оттого, что мы были моложе?

— Нет, — раздался голос за спиной герцога, — просто с тех пор монархия одряхлела.

У всех, кто слышал эти слова, мороз прошел по коже. Герцог оглянулся и увидел дворянина преклонных лет, одетого с отменным изяществом; угрюмо улыбаясь, он положил герцогу руку на плечо.

— Да будь я проклят! — вскричал герцог. — Это же барон де Таверне! Графиня, — добавил он, — вот один из стариннейших моих друзей, и я прошу вас быть благосклонной к нему. Барон де Таверне-Мезон-Руж.

— Вот и папаша! — одновременно произнесли Жан и графиня, склоняя в приветствии голову.

— По каретам, господа, по каретам, — прокричал в этот миг гофмейстер.

Оба старика поклонились графине и виконту и, радуясь встрече после столь долгой разлуки, сели вместе в одну карету.

— Ну что ж! — заметил виконт. — Должен признаться вам, дорогая, отец нравится мне ничуть не больше, чем его дети.

— Какая жалость, — подхватила графиня, — что этот медвежонок Жильбер удрал: он ведь вырос у них в доме, мог бы нам все про них рассказать.

— Что ж, — откликнулся Жан. — Теперь-то мы его разыщем, тем паче что все остальное уже сделано.

Тут кареты тронулись, и разговор прервался.

На другой день, переночевав в Компьене и проспав, как было в обычаях той эпохи, от заката до восхода, оба двора, теперь уже перемешавшись, двинулись в Париж, эту разверстую бездну, которой предстояло поглотить их всех.

Но пора вернуться к Жильберу, о бегстве которого мы узнали из неосторожного восклицания его покровительницы мадемуазель Шон.

После того как в деревне Ла-Шоссе наш юный философ узнал имя своей покровительницы из преддуэльной словесной перепалки между Филиппом де Таверне и виконтом Дюбарри, восторг его изрядно поостыл.

Часто в Таверне, укрывшись в кустах или за стволом граба, Жильбер пылко пожирал глазами Андреа, прогуливавшуюся вместе с отцом; и нередко ему доводилось слышать непререкаемые суждения барона о г-же Дюбарри. Завистливая ненависть старого Таверне, чьи пороки и убеждения нам известны, нашла некоторый отклик в сердце Жильбера. Это объяснялось тем, что м-ль Андреа ничуть не оспаривала той хулы, которую изливал барон на г-жу Дюбарри; надо сказать, графиню презирала вся Франция. Но окончательно разделить мнение барона на сей счет заставило Жильбера то, что ему неоднократно приходилось выслушивать восклицание Николь: «Ах, вот была бы я графиней Дюбарри!»