— Хорошо, благодарю вас, друг мой, можете идти.

— Спокойной ночи, сударь.

— Спокойной ночи. Кстати, приглядите за моей каретой, чтобы она была в целости и сохранности.

— Можете не беспокоиться, сударь.

— Если услышите в ней какие-нибудь звуки или заметите свет, не пугайтесь. В ней мой старый немощный слуга, я вожу его с собой; он разместился в глубине кареты. Скажите господину Жильберу, чтобы не тревожил старика; кроме того, прошу вас, скажите ему, чтобы завтра утром он не удалялся, прежде чем не поговорит со мной. Ничего не забудете, друг мой?

— Ни в коем случае не забуду; но неужели вы, сударь, собираетесь уехать спозаранок?

— Посмотрим, — с улыбкой отвечал Бальзамо. — По делам мне необходимо завтра вечером быть в Бар-ле-Дюке.

Ла Бри испустил покорный вздох, бросил последний взгляд на постель и поднес свечу к очагу, намереваясь за неимением дров поджечь бумагу и хоть немного согреть просторную и сырую комнату.

Но Бальзамо его остановил.

— Нет, — сказал он, — оставьте мне все эти старые газеты: если не усну, развлекусь чтением.

Ла Бри поклонился и вышел.

Бальзамо приблизился к двери, прислушался к шагам старого слуги, под которым снова заскрипели ступени лестницы. Вскоре шаги у него над головой стихли. Ла Бри вернулся к себе в комнату.

Тогда барон подошел к окну.

Напротив его окна, в другом крыле здания, светилось окошко маленькой мансарды с неплотно задернутыми шторами. Там жила Леге. Девушка неспешно развязывала косынку и расстегивала платье. То и дело она отворяла окошко, высовывалась из него и оглядывала двор.

Теперь Бальзамо смотрел на нее с таким вниманием, какого не позволял себе проявить к ней за ужином.

— Удивительное сходство! — прошептал он.

В этот миг свет в мансарде погас, хотя обитательница ее, очевидно, еще не легла.

Бальзамо ждал, прислонившись к стене.

По-прежнему раздавались звуки клавесина.

По-видимому, барон прислушивался, желая уловить, не примешивается ли к музыке еще какой-нибудь звук. Затем, уверившись, что среди полной тишины царит одна гармония, он снова отворил дверь, которую затворил за собой Ла Бри, с предосторожностями спустился по лестнице и потихоньку приоткрыл дверь в гостиную, которая бесшумно повернулась на истертых петлях.

Андреа ничего не слышала.

Ее прекрасные, молочной белизны пальцы перебирали клавиши пожелтевшей слоновой кости; напротив нее находилось зеркало в резной раме, некогда золоченой, но теперь позолота облупилась и была скрыта под слоем серой краски.

Мелодия, которую играла девушка, была печальна. Впрочем, то были скорее простые аккорды, нежели мелодия. Несомненно, Андреа импровизировала, доверяя клавесину воспоминания и мечты, рождавшиеся в ее уме и воображении. Быть может, ее мысль, запертая в унылом Таверне, ненадолго покидала замок и блуждала в огромных садах монастыря Благовещения в Нанси, полных веселыми воспитанницами. Как бы то ни было, ее рассеянный, подернутый дымкой взгляд был устремлен в стоявшее перед ней темное зеркало, в котором отражался сумрак, коего не могла рассеять единственная в комнате свеча, стоявшая на клавесине и освещавшая музыкантшу.

Иногда она внезапно обрывала игру. В эти минуты она вновь вспоминала странное видение нынешнего вечера и неведомые впечатления, которые оно за собой повлекло. Мысли ее еще не успели ни на чем остановиться, но сердце уже забилось, и по телу пробежала дрожь. Она содрогнулась, словно что-то живое коснулось ее в уединении, и прикосновение это ее потревожило.

Пытаясь разобраться в своих странных ощущениях, она внезапно почувствовала, что ощущения эти возобновились. Девушка вся затрепетала, словно под действием электрического разряда. Взгляд ее прояснился, мысли обрели, так сказать, твердость, и она заметила в зеркале какое-то движение.

Это была бесшумно отворившаяся дверь гостиной.

В дверном проеме выросла какая-то тень.

Андреа вздрогнула, пальцы ее сбились и замерли на клавишах.

Между тем в том, что кто-то заглянул в гостиную, не было ничего необычного.

Этой тенью, которую невозможно было узнать, поскольку она не выступила из темноты, мог оказаться и барон де Таверне, могла оказаться Николь. Да и Ла Бри перед тем, как лечь спать, имел обыкновение бродить по комнатам; что-нибудь могло понадобиться ему в гостиной. Такое случалось нередко, и во время подобных обходов скромный и преданный слуга ступал всегда бесшумно.

Но духовным зрением девушка видела, что это и не отец, и не Николь, и не слуга.

Тень приближалась глухими шагами, все лучше и лучше различимая посреди темноты. Когда она вступила в круг света, исходившего от свечи, Андреа узнала приезжего: бледный, в черном бархатном рединготе, он был очень страшен.

По какой-то таинственной причине он расстался с шелковым платьем, в которое был одет прежде[38].

Она хотела убежать, крикнуть.

На Бальзамо простер руки вперед, и девушка замерла.

Сделав над собой усилие, она обратилась к вошедшему:

— Ради всего святого, сударь, что вам угодно?

Бальзамо улыбнулся, зеркало повторило его улыбку, и Андреа жадно поймала ее.

Но он не отвечал.

Андреа снова попыталась встать, но не смогла: невидимая сила, какое-то оцепенение, не лишенное сладости, пригвоздило ее к креслу, а взгляд ее был прикован к магическому зеркалу.

Это новое ощущение ее ужаснуло: она чувствовала, что находится всецело во власти человека, о котором ничего не знала.

Она сделала нечеловеческое усилие, чтобы позвать на помощь; рот ее раскрылся; но Бальзамо простер обе руки над головой девушки, и с губ ее не слетел ни единый звук.

Андреа была безмолвна; грудь ее наполнилась каким-то удивительным жаром, он медленно подымался, пока не достиг мозга, и неудержимо распространялся, клубясь, подобно пару.

У девушки не осталось ни сил, ни воли; голова ее склонилась к плечу.

В этот миг барону послышался какой-то шум, шедший со стороны окна; Бальзамо поспешно обернулся, и ему показалось, что он заметил снаружи отпрянувшее от стекла мужское лицо.

Он нахмурился, и, странное дело, такое же выражение отразилось на лице девушки.

Тогда он снова обернулся к ней, опустил обе руки, которые держал все время над ее головой, вновь воздел их жреческим жестом, вновь опустил и, помедлив несколько мгновений, прежде чем обрушить на девушку мощные потоки электричества, произнес:

— Спите!

Потом, видя, что она еще сопротивляется его чарам, барон властно повторил:

— Спите! Спите! Я так хочу.

И тут Андреа уступила его могучей воле. Она облокотилась на клавесин, опустила голову на руку и уснула.

Затем Бальзамо вышел, пятясь, затворил за собою дверь, и слышно было, как он поднялся по лестнице и вернулся к себе в комнату.

Едва за ним затворилась дверь гостиной, как за окном снова появилось лицо, которое мельком видел Бальзамо.

Это был Жильбер.

Жильбер, не допускавшийся в гостиную по причине своего низкого положения в замке Таверне, весь вечер наблюдал за особами, которые благодаря своему рангу проводили там время.

Во время всего ужина он видел, как улыбался и жестикулировал Бальзамо. От него не укрылись ни внимание, которое уделила гостю Андреа, ни неслыханная приветливость, с какою обращался к нему барон, ни почтительность Ла Бри.

Позже, когда все встали из-за стола, он спрятался в зарослях сирени и калины из опасения, как бы Николь, запирая ставни и возвращаясь к себе в комнату, не заметила его и не помешала его расследованию, а вернее, слежке.

В самом деле, Николь обошла всю гостиную, заперла ставни, но одно из окон оставила открытым, потому что петли, на которых висели ставни, наполовину отошли, и окно не затворялось.

Жильберу это было хорошо известно. Поэтому он, как мы видели, не покинул своего поста, уверенный, что продолжит наблюдение, как только Леге уйдет.