Рядом с каждой из этих букв я написал соответствующую ей печатную букву и увидел, что в этих двух строках содержится почти весь алфавит. Я стал копировать буквы, написанные мадемуазель Андреа. Через неделю, написав адрес несколько тысяч раз, я уже умел писать. Пишу я сносно, даже, пожалуй, неплохо. Теперь вы видите, сударь, что мои надежды вовсе не так уж несбыточны: я умею писать, прочел все, что попадалось мне под руку, пробовал размышлять над прочитанным. Неужели же я не найду человека, которому нужно мое перо, или слепого, которому нужны мои глаза, или немого, которому нужен мой язык?

— Вы забываете, что в таком случае у вас появится хозяин, а иметь хозяина вы не хотите. Секретарь или чтец — это ведь прислуга второго сорта, не больше.

— Это верно, — побледнев, пробормотал Жильбер, — но я все равно добьюсь своего. Буду мостить парижские мостовые, носить воду, если нужно, но своего добьюсь или умру, и тогда моя цель все равно будет достигнута.

— Ну что ж, — откликнулся незнакомец, — вы мне кажетесь человеком, исполненным благих намерений и мужественным.

— Вот вы так добры ко мне. Скажите, у вас есть какое-нибудь ремесло? Одеты вы, как одеваются финансисты.

Старик мягко и грустно улыбнулся.

— Да, у меня есть ремесло, — ответил он, — поскольку оно должно быть у каждого, но с финансами я ничего общего не имею. Финансисты не собирают трав.

— Значит, вы торговец травами?

— Почти что.

— И вы бедны?

— Да.

— Бедняки привычны отдавать, потому что бедность сделала их мудрыми, а добрый совет дороже денег. Вот и дайте мне совет.

— Возможно, я сделаю кое-что получше.

— Я так и думал, — улыбнулся Жильбер.

— Сколько, по-вашему, вам нужно на прожитие?

— О, совсем немного.

— Вы, надо думать, Парижа не знаете?

— Я впервые увидел его вчера с Люсьеннского холма.

— Значит, вам неизвестно, что жизнь в большом городе дорога?

— Насколько дороже? Скажите хоть приблизительно.

— Охотно. Ну, вот, например: то, что в провинции стоит одно су, в Париже стоит три.

— Ну что ж, — заметил Жильбер, — если у меня будет пристанище, где я смогу отдохнуть после работы, то на жизнь мне хватит примерно шести су в день.

— Превосходно, друг мой! — воскликнул незнакомец. — Вы мне нравитесь. Пойдемте со мною в Париж, и я найду вам занятие, которое позволит вам быть независимым и зарабатывать на жизнь.

— Ах, сударь! — радостно вскричал Жильбер, но тут же предупредил: — Само собой разумеется, я буду действительно работать, а не брать от вас подаяние.

— Ни в коем случае! Не беспокойтесь, дитя мое. Я не настолько богат, чтобы раздавать подаяние, и не настолько безумен, чтобы делать это наугад.

— Тогда в добрый час! — согласился Жильбер, которого это проявление мизантропии не задело, а, напротив, успокоило. — Такие речи мне нравятся. Я с благодарностью принимаю ваше предложение.

— Значит, решено: вы отправляетесь со мною в Париж?

— Да, сударь, если вы этого желаете.

— Разумеется, желаю, иначе не стал бы предлагать.

— Чем я буду вам за это обязан?

— Ничем… кроме работы, и устанавливать ее распорядок вы станете сами: у вас будет право на молодость, счастье, свободу и даже на праздность, когда вы заработаете себе на досуг, — улыбаясь, словно вопреки желанию, ответил незнакомец, после чего возвел глаза к небу и со вздохом добавил: — О молодость! О сила! О свобода!

При этих словах по его умному и просветленному лицу разлилась невыразимая поэтическая грусть.

Затем, опираясь на палку, он встал и заговорил уже веселее:

— А теперь, когда вы нашли себе место, не поможете ли мне пополнить мой ящик растениями? У меня есть с собой серая бумага, на которой мы сможем разобрать наш урожай. Кстати, вы, быть может, хотите есть? У меня остался хлеб.

— Давайте прибережем его для обеда, сударь.

— Тогда съешьте хотя бы черешню, она будет нам только мешать.

— Это — с удовольствием. Но позвольте, я понесу ящик — вам будет легче, к тому же я привычен ходить, и ноги у меня устанут не так скоро, как ваши.

— Глядите-ка, вы принесли мне удачу — вон там я, кажется, вижу vicris hieracioides, который тщетно искал все утро, а у вас под ногой — осторожно! — cerastium aquaticum. Нет, нет, не трогайте! Мой юный друг, вы еще не умеете собирать растения: первое еще слишком влажно, чтобы его брать, а второе еще не вполне развилось. Когда мы в три часа пойдем назад, то вырвем vicris hieracioides, а cerastium можно брать только через неделю. Кроме того, я хочу показать, как он растет, одному моему ученому другу, которого буду просить взять вас под свое покровительство. А теперь в путь — ведите меня туда, где вы видели папоротники.

Жильбер двинулся первым, его новый знакомый последовал за ним, и вскоре они скрылись в лесу.

В восторге от удачи, которая в отчаянные минуты всегда приходила ему на помощь, Жильбер шагал, время от времени оборачиваясь, чтобы взглянуть на этого необычного человека, потратившего так мало слов, чтобы сделать его сговорчивым и уступчивым.

Молодой человек привел своего знакомца туда, где и в самом деле росли великолепные представители папоротников. Старик пополнил ими коллекцию, и они пустились на поиски новой добычи.

Оказалось, что Жильбер сведущ в ботанике больше, чем он полагал. Выросший среди лесов, он, как и его друзья-мальчишки, знал все лесные растения, но только под их общепринятыми названиями. И вот, увидев знакомое растение, Жильбер называл его, а старик сообщал, как оно именуется на языке науки, после чего молодой человек пытался повторить греческое или латинское слово, порою коверкая его. Тогда незнакомец принимался разбирать трудное слово, в результате чего Жильбер запоминал не только название растения, но и значение греческого или латинского слова, которым нарекли его Плиний[125], Линней[126] или Жюсьё[127].

Время от времени молодой человек сетовал:

— Как жаль, сударь, что я не могу зарабатывать свои шесть су, целыми днями занимаясь с вами ботаникой! Клянусь, я не отдыхал бы ни секунды, да и шесть су мне ни к чему — куска хлеба, каким вы меня сегодня угостили, мне хватило бы на целый день. Я напился из родника, вода в котором не хуже, чем в Таверне, а этой ночью выспался под деревом лучше, чем под крышей великолепного замка.

Незнакомец с улыбкой возражал:

— Друг мой, придет зима, растения засохнут, родник замерзнет, а в оголившихся деревах загудит свирепый ветер, а не легкий зефир, что сейчас чуть колышет листву. Вам понадобится кров, одежда, очаг, а ваших шести су в день не хватит на жилье, дрова и платье.

Жильбер вздыхал, срезал очередные растения и задавал новые вопросы.

Так, обойдя леса Оне, Плесси-Пике и Кламарсу-Медон, они провели большую часть дня.

По своему обыкновению Жильбер быстро встал на короткую ногу со своим спутником. Старик же необычайно ловко выпытывал его, однако Жильбер, недоверчивый, осмотрительный и робкий, старался открыть собеседнику как можно меньше.

В Шатийоне незнакомец купил хлеба и молока и без особого труда заставил своего спутника принять участие в их съедении, после чего они двинулись в сторону Парижа, так что Жильбер смог войти в город еще засветло.

При одной мысли о том, что он вскоре окажется в Париже, сердце Жильбера начинало биться чаще, и он даже не пытался скрывать свои чувства, когда с холмов Ванвера увидел церковь святой Женевьевы, Дом Инвалидов, собор Парижской богоматери и необъятное море домов, чьи волны накатывались на склоны Монмартра, Бельвиля и Менильмонтана.

— О Париж! Париж! — прошептал он.

— Да, Париж, скопище домов, средоточие зла, — откликнулся старик. — Если бы все страдания, скрытые в его стенах, могли выйти наружу, вы бы увидели, что каждый его камень источает слезы либо красен от крови.