Жильбер уселся; старуха поставила перед ним тарелку и принесла видавший виды столовый прибор, к которому присовокупила тщательно начищенный оловянный кубок.

— Вы не пойдете за хлебом? — спросил Жак у жены.

— В этом нет нужды, — сердито ответила та, явно все еще злясь на Жака за одержанную над ней победу. — Я нашла в ящике полхлеба. Полтора фунта нам должно хватить.

С этими словами старуха водрузила на стол супницу.

Первым налил себе Жак, за ним Жильбер, старуха стала есть прямо из супницы.

Аппетит у всех троих оказался отменный. Жильбер, оробев от вызванной его появлением дискуссии насчет домашнего хозяйства, сдерживал себя как мог, однако суп все равно съел первым.

Старуха бросила на его до срока опорожненную тарелку весьма неодобрительный взгляд.

— Кто сегодня заходил? — поинтересовался Жак, чтобы изменить направление мыслей Терезы.

— Ах, да как обычно, весь город, — ответила та. — Вы обещали госпоже де Буфлер четыре тетради, госпоже д'Эскар — две арии, госпоже де Пантьевр — квартет. Одни пришли сами, другие прислали слуг. Но куда там! Хозяин собирал травы, а так как он не умеет развлекаться и работать одновременно, дамам пришлось обойтись без музыки.

Жильбер думал, что Жак рассердится, но, к его великому изумлению, тот не проронил ни слова. Поскольку сказанное касалось только его, старик и бровью не повел.

За супом последовал кусочек вареной говядины, который был подан на исцарапанном ножами небольшом фаянсовом блюде.

Жак, поскольку за ним наблюдала Тереза, положил немножко мяса Жильберу, примерно столько же себе и передал блюдо хозяйке.

Та протянула Жильберу ломтик хлеба.

Ломтик этот был до того крохотный, что Жак покраснел; подождав, пока Тереза оделит хлебом его и себя, он взял буханку и проговорил:

— Отрежьте-ка себе хлеба сами, мой юный друг, и прошу вас: столько, сколько хотите, — ограничивать в хлебе нужно лишь тех, кто его губит.

Через секунду на столе появились бобы, заправленные маслом.

— Посмотрите, какие они зеленые, — сказал Жак, — мы сами заготавливаем их впрок и очень любим.

И он передал блюдо Жильберу.

— Благодарю вас, сударь, я уже сыт, — отказался тот.

— Наш гость не согласен с вами относительно моих заготовок, — язвительно заметила Тереза. — Он, разумеется, предпочел бы свежие бобы, но ранние овощи нам не по карману.

— Нет, сударыня, — возразил Жильбер, — напротив, они мне кажутся аппетитными и, безусловно, понравились бы, но я не привык есть так много.

— А пьете вы, вероятно, воду? — подхватил Жак, протягивая молодому человеку бутылку.

— Только воду, сударь.

Жак налил себе немножко вина, но не стал его разбавлять.

— А теперь, женушка, — проговорил он, ставя бутылку на стол, — приготовьте, пожалуйста, этому молодому человеку постель — он, вероятно, очень устал.

Тереза уронила вилку и растерянно уставилась на мужа.

— Постель? Да вы никак спятили? Приводите неизвестно кого, да еще ночевать оставляете! Вы что, собираетесь положить его в свою постель? Нет, ей-богу, он рехнулся! Уж не намерены ли вы открыть гостиницу? В таком случае на меня не рассчитывайте — ищите себе кухарку и прислугу. С меня довольно того, что я обихаживаю вас, а другим услужать я не намерена.

— Тереза, я прошу вас выслушать меня, — серьезно и твердо произнес Жак. — Это лишь на одну ночь. Молодой человек никогда не был в Париже, привел его сюда я, и он не будет ночевать на постоялом дворе, не будет, даже если мне придется уступить ему свою постель, как вы предложили.

Выразив вторично свою волю, старик стал ждать.

Тогда Тереза, которая внимательно следила за мужем, пока он говорил, и, похоже, старалась уловить каждое изменение в его лице, поняла, что борьба невозможна, и мгновенно сменила тактику.

Потерпев неудачу в войне против Жильбера, она решила стать на его сторону; впрочем, подобное союзничество в любую минуту могло обернуться предательством.

— Ладно, — согласилась она, — раз молодой человек пришел с вами и вы его хорошо знаете, пусть ночует у нас. Я постелю ему у вас в кабинете, рядом со связками ваших бумаг.

— Нет, нет, — живо откликнулся Жак, — кабинет — вовсе не то место, где спят. А вдруг бумаги загорятся?

— Подумаешь, экая важность, — пробормотала Тереза, а громко предложила: — Тогда в прихожей, около буфета.

— Тоже не годится.

— Тогда при всем моем желании я уж и не знаю… Разве что он займет мою спальню или вашу…

— По-моему, Тереза, вы плохо ищете.

— Я?

— Да, вы. Разве у нас нет мансарды?

— Чердака, вы хотите сказать?

— Нет, это вовсе не чердак, а комнатка вроде мансарды, чистая, с видом на дивный сад — в Париже это большая редкость.

— Ах, сударь, какая разница, пусть чердак — все равно я буду счастлив, уверяю вас, — вмешался Жильбер.

— Не стоит, не стоит, — ответила Тереза. — Да, но там я повесила белье!

— Ничего с ним не сделается, Тереза. Не правда ли, друг мой, вы проследите, чтобы с бельем нашей любезной хозяюшки ничего не случилось? Мы бедны, и любая утрата для нас тяжела.

— Будьте покойны, сударь.

Жак встал и подошел к Терезе.

— Видите ли, милый друг, я не хочу, чтобы этот молодой человек пропал в Париже. Жизнь в этом городе опасна, а здесь мы за ним присмотрим.

— Стало быть, вы собираетесь его учить. А хотя бы за пансион он будет платить, этот ваш ученик?

— Нет, но я обещаю, что он не будет стоить вам ни гроша. С завтрашнего дня он будет сам зарабатывать себе пропитание. А что до жилья, то, раз мы мансардой почти не пользуемся, давайте окажем ему эту милость.

— Лентяи всегда сговорятся, — пожав плечами, проворчала Тереза.

— Сударь, — проговорил Жильбер, более своего хозяина утомленный упорной борьбой, которую тот вел за него, и гостеприимством, которое его унижало, — я не привык никого стеснять, а уж тем более не желаю стеснять вас — ведь вы были так добры ко мне. Поэтому позвольте мне уйти. Недалеко от моста, по которому мы шли, я заметил под деревьями скамьи. Уверяю вас, я прекрасно высплюсь на одной из них.

— Да, и караул арестует вас как бродягу, — отпарировал Жак.

— А он и есть бродяга, — убирая со стола, вполголоса ввернула Тереза.

— Пойдемте, молодой человек, пойдемте, — проговорил Жак. — Насколько я помню, там наверху есть отличный соломенный тюфяк. Все-таки это лучше, чем скамейка, уж коль вы готовы довольствоваться ею…

— Ах, сударь, да я ни на чем, кроме соломенных тюфяков, и не сплю, — отозвался Жильбер и присовокупил к этой истине маленькую ложь: — На шерстяных мне слишком жарко.

Жак улыбнулся:

— Да, на соломе и впрямь прохладней. Берите со стола подсвечник и ступайте за мной.

Тереза даже не взглянула на Жака, но вздохнула: ее опять победили.

Жильбер степенно поднялся и пошел следом за своим покровителем.

В прихожей Жильбер увидел лохань с водой.

— Скажите, сударь, вода в Париже дорога? — поинтересовался он.

— Нет, друг мой, но, будь она даже дорога, вода и хлеб — две вещи, в которых нельзя отказывать человеку, если он в них нуждается.

— А в Таверне вода ничего не стоит, и там роскошью бедняка почитается чистота.

— Прошу вас, друг мой, умойтесь, — предложил Жак, указывая Жильберу на большой фаянсовый кувшин.

Идя впереди молодого человека, он только удивился, как в этом мальчишке твердость, присущая людям из народа, сочетается с задатками аристократизма.

Лестница, узкая и крутая внизу, где Жильбер споткнулся о первую ступеньку, после четвертого этажа, где была квартира Жака, стала еще уже и круче. Не без труда старик и его подопечный добрались до чердака. На сей раз права оказалась Тереза: это был самый настоящий чердак, разделенный перегородками на четыре каморки, три из которых были пусты.

Справедливости ради нужно сказать, что все они, включая и ту, что предназначалась для Жильбера, были непригодны для жилья.