Руссо встревоженно взглянул на него и спросил:

— А что вы собираетесь сделать? Решили завтра не работать?

— Да, сударь, с вашего позволения я хотел бы завтра взять свободный день.

— Зачем? Хотите побездельничать? — осведомился Руссо.

— Мне хотелось бы побывать в Сен-Дени, сударь, — пояснил Жильбер.

— В Сен-Дени?

— Завтра туда прибывает дофина.

— А, верно, завтра в Сен-Дени празднество по случаю прибытия дофины.

— Вот-вот, — подтвердил Жильбер.

— Вот уж не думал, мой юный друг, что вы такой зевака, — проворчал Руссо. — К тому же мне казалось, что вы презираете помпезность абсолютной власти.

— Сударь…

— Взгляните на меня. Вы ведь неоднократно заявляли, что я для вас образец. Вчера приезжал принц крови, упрашивал меня прибыть ко двору. И там бы я увидел все не так, как вы, мой мальчик, — стоя на цыпочках и вытягивая шею за цепью гвардейцев, которые будут делать на караул проезжающей королевской карете, словно дарохранительнице со святыми дарами. Нет, меня приглашают явиться перед принцами, полюбоваться на улыбки принцесс. И что же? Я, скромный гражданин, отказался от этой чести.

Жильбер кивнул.

— А почему я отказался? — пылко продолжал Руссо. — Потому что не желаю двоедушничать, потому что рука, написавшая, что королевская власть — это беззаконие, не может тянуться за подачкой к королю, потому что я знаю — средства на все эти празднества отняты у народа, которому оставляют ровно столько, чтобы он не взбунтовался. Именно потому что я это знаю, я протестую против подобных празднеств, отсутствую на них.

— Сударь, поверьте, я понимаю всю возвышенность вашей философии, — промолвил Жильбер.

— Понимаете, но не следуете ей, поэтому позвольте вам сказать…

— Сударь, но я же не философ, — перебил старика Жильбер.

— Ответьте хотя бы, для чего вы идете к Сен-Дени.

— Сударь, я предпочел бы не отвечать.

Эти слова поразили Руссо; он понял, что за упорством молодого человека скрывается какая-то тайна, и взглянул на него даже с некоторым восхищением, изумляясь подобной твердости характера.

— Хорошо, — согласился он. — Причина, я вижу, у вас есть. Это меняет дело.

— Да, сударь, у меня есть причина, и она, клянусь вам, не имеет ничего общего с любопытством.

— Тем лучше, а может, и тем хуже. У вас, молодой человек, зрелые убеждения, и я зря требую от вас юношеской непосредственности и искренности.

— Я говорил вам, сударь, — печально ответил Жильбер, — что был несчастлив и, как все несчастные, не знал юности. Итак договорились, завтра вы меня отпускаете.

— Завтрашний день ваш, друг мой.

— Благодарю, сударь.

— А я, — продолжал Руссо, — когда вы будете любоваться пышностью высшего общества, открою один из гербариев и буду созерцать все великолепие природы.

— Сударь, — возразил Жильбер, — если бы вы шли на свидание с мадемуазель Галле в тот день, когда сунули ей за вырез платья веточку цветущей вишни, неужели вы не позабыли бы о всех гербариях мира?

— Вы правы, и я умолкаю, — ответил Руссо. — Вы молоды, дитя мое, так что отправляйтесь в Сен-Дени.

И когда радостный Жильбер затворил за собой дверь, философ прошептал:

— Все-таки это не честолюбие, это — любовь!

В тот час, когда после столь насыщенного дня Жильбер у себя на чердаке жевал хлеб, запивая его водой, и полной грудью вдыхал воздух, плывущий из окрестных садов, в тот, повторяем, час женщина, одетая с несколько необычным изяществом, под длинной вуалью, проскакала на превосходном арабском коне по пустынной дороге на Сен-Дени, которую завтра предстояло запрудить толпам народа, спешилась у монастыря кармелиток и постучалась в воротную решетку башни; коня она держала под уздцы, и тот, нетерпеливо приплясывая, рыл копытом песок.

Несколько любопытных жителей городка окружили незнакомку. Их привлекла и уже упомянутая нами ее необычная внешность, и настойчивость, с какой она стучалась.

— Что вам угодно, сударыня? — поинтересовался один из них.

— Сами видите, сударь, — с заметным итальянским акцентом отвечала незнакомка. — Мне угодно войти.

— В таком случае вы стучитесь не туда. Ворота этой башни отворяют раз в день, для нищих, а сегодня их уже отпирали.

— Как же мне тогда поговорить с настоятельницей? — спросила женщина.

— Постучитесь в калитку в стене или позвоните у главного входа.

Другой горожанин поинтересовался:

— А вам известно, сударыня, что теперь здесь настоятельницей ее королевское высочество принцесса Луиза?

— Благодарю вас, я знаю.

— Боже праведный! Какой конь! — воскликнул драгун полка королевы, любуясь скакуном незнакомки. — А знаете, что он стоит все пятьсот луидоров, если, конечно, он не старый, и это так же верно, как то, что мой стоит сотню пистолей.

Его слова произвели на зевак весьма изрядное впечатление.

В этот миг некий каноник, который в противоположность драгуну смотрел не на скакуна, а на всадницу, пробился к ней сквозь толпу и, зная секрет запора ворот, открыл их.

— Входите, сударыня, — пригласил он, — заводите своего коня.

Желая поскорее укрыться от жадного любопытства зевак, которое, судя по всему, отчаянно ее тяготило, женщина поспешно последовала приглашению и прошла вместе с конем в ворота.

Оказавшись на просторном дворе, незнакомка дернула за повод; конь ее расплясался, попона на нем сбилась, и он так громко бил копытами по каменным плитам, что сестра-привратница, покинувшая на минутку свою каморку у ворот, выскочила из внутренних помещений монастыря.

— Что вам угодно, сударыня? — закричала она. — Как вы сюда попали?

— Мне отпер ворота какой-то священник, — отвечала та. — А хочу я, если возможно, побеседовать с настоятельницей.

— Принцесса сегодня вечером не принимает.

— А мне говорили, что долг настоятельницы монастыря — в любой час дня и ночи принимать своих сестер-мирянок, просящих о помощи.

— В обычных обстоятельствах так оно и бывает, но ее высочество прибыла лишь позавчера и только-только успела обосноваться, а сейчас у нее собрался капитул[132].

— Сестра, — продолжала незнакомка, — я приехала издалека, из Рима. Проделала шестьдесят лье верхом, и силы мои на исходе.

— Ничего не могу поделать: я не смею нарушить приказ настоятельницы.

— Сестра, я должна открыть вашей аббатисе нечто безмерно важное.

— Приходите завтра.

— Это невозможно… Я день провела в Париже и уже за этот день… И потом, я не могу остановиться в гостинице.

— Почему?

— У меня нет денег.

Сестра-привратница изумленно воззрилась на увешанную драгоценностями владелицу прекрасного скакуна, у которой, по ее словам, не было денег, чтобы заплатить за ночлег.

— Ах, не обращайте внимания на мои слова и на мое платье, — проговорила молодая женщина. — То, что у меня нет денег, не совсем справедливо; в любой гостинице мне поверят в долг. Нет, нет, у вас я ищу не крова, но убежища.

— Сударыня, это не единственный монастырь в Сен-Дени, и в каждом есть настоятельница.

— Да-да, сестра, я знаю, но не могу обратиться к простой аббатисе.

— По мне, вы зря упорствуете. Ее высочество Луиза Французская больше не занимается мирскими делами.

— Ну какая вам разница? Доложите, что я хочу с нею говорить.

— Повторяю, у нее собрание капитула.

— После капитула.

— Он только что начался.

— Тогда я пройду в церковь и подожду за молитвой.

— Сударыня, я в отчаянии.

— Отчего же?

— Вы не можете повременить до завтра?

— Не могу.

— Тогда мне придется вам отказать.

— Выходит, я ошиблась? Значит, я не в доме милосердного Господа? — вскричала незнакомка, и столько энергии было в ее взгляде и голосе, что монахиня, не имея более сил противиться, уступила:

— Ну, если вам так спешно, попробую.

— Передайте ее высочеству, — добавила незнакомка, — что я приехала из Рима и, если не считать двух передышек в Майнце и Страсбурге, останавливалась в пути, только чтобы поспать, и отдыхала ровно столько, сколько нужно, чтобы иметь силы держаться на лошади, а лошади дать возможность набраться сил.