Жильбер, все более и более удивляясь, побрел за горничной, а тем временем Шон, легкая, как птичка, упорхнула в одну из боковых дверей дома.

Жильбер принял бы м-ль Сильвию за важную даму, а не за горничную, если бы Шон не обратилась к ней таким повелительным тоном. В самом деле, одета она была скорее как Андреа, а не как Николь; она взяла Жильбера за руку и одарила его любезной улыбкой, поскольку из слов Шон, было понятно, что ему отводится место если не новой привязанности, то по крайней мере новой прихоти.

Это была — мы говорим, разумеется, о м-ль Сильвии — рослая пригожая девица с ярко-голубыми глазами, белолицая, с чуть заметными веснушками, с роскошными золотисто-рыжими волосами. Ее свежие, изящно очерченные губы, белые зубы, пухлые руки вызывали у Жильбера прямо-таки чувственное волнение, коему он так легко поддавался, и повергли его в сладкую дрожь, наведя на мысли о медовом месяце, о котором толковала Николь.

Женщины всегда замечают такие вещи, заметила это и м-ль Сильвия.

— Как вас зовут, сударь? — улыбнувшись, спросила она.

— Жильбер, мадемуазель, — с отменной любезностью отвечал наш молодой человек.

— Ну что ж, господин Жильбер, идите познакомьтесь с превосходительным господином Самором.

— С губернатором замка Люсьенна?

— С губернатором.

Жильбер расправил плечи, почистил платье рукавом и обтер руки платком. В глубине души ему было страшновато предстать перед столь значительной особой, но он помнил слова: Самор — славное существо, и это его несколько ободрило.

Он уже подружился с графиней, подружился с виконтом; теперь подружится и с губернатором.

«Похоже, — подумал он, — на придворных возводят напраслину: с ними так легко завязать дружбу! По-моему, эти люди приветливы и добры».

Сильвия отворила дверь в переднюю, скорее напоминавшую будуар: она была отделана черепаховыми панно с инкрустацией из позолоченной меди. Казалось, вы находитесь в атриуме у самого Лукулла — вот только инкрустации в Древнем Риме были из чистого золота.

Там, на огромном кресле, зарывшись в подушки, покоился, скрестив ноги и грызя шоколадные пастилки, превосходительный господин Самор, уже известный нам, но незнакомый Жильберу.

Поэтому впечатление, произведенное обликом будущего губернатора замка Люсьенна, изобразилось на лице у Жильбера весьма примечательным образом.

— О! — воскликнул он, с содроганием вглядываясь в странную физиономию, потому что видеть негра ему довелось впервые. — Что это такое?

Что до Самора, он даже головы не поднял и грыз конфету за конфетой, закатывая от удовольствия глаза.

— Это? — ответствовала Сильвия. — Это господин Самор.

— Господин Самор? — остолбенев от удивления, переспросил Жильбер.

— Ну да, — подтвердила Сильвия, невольно смеясь из-за неожиданного оборота, какое приняло знакомство.

— Это он губернатор? — продолжал Жильбер. — Эта обезьяна — губернатор замка Люсьенна? Ну, мадемуазель, по-моему, вы надо мной издеваетесь.

Услышав этот выпад, Самор выпрямился и ощерил белоснежные зубы.

— Моя губернатор, — заявил он, — моя не обезьяна.

Жильбер перевел с Самора на Сильвию беспокойный взгляд, в котором вспыхнула ярость, когда он заметил, что молодая женщина, хоть и пыталась изо всех сил сдержаться, все-таки прыснула со смеху.

Тем временем Самор, важный и бесстрастный, словно индусский божок, снова запустил черную лапку в атласный мешочек и продолжил лакомиться конфетами.

Тут отворилась дверь, и вошел г-н Гранж, сопровождаемый портными.

— Вот для этого молодого человека надлежит сшить платье, — сказал он, указывая на Жильбера. — Снимите с него мерку, следуя моим указаниям.

Жильбер машинально протянул портному руки, повернулся спиной; Сильвия тем временем беседовала в уголке с г-ном Гранжем и при каждом слове собеседника все пуще покатывалась с хохоту.

— Да, это будет прелестно, — говорила она. — И островерхий колпак, как у Сганареля?

Жильбер, даже не дослушав ответа, яростно оттолкнул портного и наотрез отказался продолжать церемонию снятия мерки. Он не знал, кто такой Сганарель, но само звучание имени, а главное, смех м-ль Сильвии дали ему понять, что это какой-то крайне комический персонаж.

— Ладно, не мучайте его, — сказал управитель портному, — надеюсь, вы уже знаете основные размеры?

— Конечно, — отвечал портной, — а если получится широковато, так для такого костюма это не беда. Скрою попросторнее.

Засим м-ль Сильвия, управитель и портной удалились, оставив Жильбера один на один с негритенком, который по-прежнему грыз сласти да закатывал глаза.

Сколько непонятного таилось во всем этом для бедного провинциала, сколько страхов, а главное, сколько тревог одолевало философа, который видел или полагал, будто видит, что его человеческое достоинство попирается в замке Люсьенна еще откровеннее, чем в Таверне!

И все же он попробовал заговорить с Самором; ему пришло в голову, что это, быть может, какой-нибудь индийский принц, вроде тех, о которых он читал в романах г-на Кребийона-сына[121].

Но индийский принц вместо ответа сперва начал вертеться перед всеми зеркалами подряд, любуясь своим великолепным одеянием, словно невеста подвенечным убором, а потом уселся верхом на стул на колесиках и, отталкиваясь ногами, раз десять объехал комнату с проворством, свидетельствовавшим об отменном усердии, с каким он предавался этому изощренному упражнению.

Внезапно зазвенел колокольчик. Самор соскочил со стула, бросил его там, где его остановил колокольчик, устремился к той из дверей, откуда доносился звон.

То, с какой поспешностью кинулся Самор на серебристый призыв колокольчика, окончательно убедило Жильбера, что негритенок никакой не принц.

На мгновение юноше захотелось войти в ту же дверь, что Самор, но, миновав коридор, ведущий в гостиную, он увидел столько красных и голубых орденских лент и столь многочисленную охрану, состоявшую из заносчивых, наглых, разряженных лакеев, что по телу его пробежала дрожь, на лбу выступил пот, и он вернулся в переднюю.

Так прошел час; Самор не возвращался, м-ль Сильвии тоже было не видать; Жильбер изнывал от желания увидеть хоть какое-нибудь человеческое лицо, пускай даже этого ужасного портного, призванного стать орудием какого-то непонятного розыгрыша, которого так опасался юноша.

На исходе часа дверь, в которую он вошел, отворилась и появившийся лакей распорядился:

— Ступайте за мной!

Жильбера неприятно задело то, что ему приходится повиноваться лакею, но делать нечего — речь, по-видимому, шла о перемене его участи, а поскольку от любой перемены он ждал для себя блага, то поспешил на зов.

Он увидел м-ль Шон: отчитавшись перед невесткой об исполнении своей миссии у графини Беарнской, избавившись наконец от всех хлопот, она в нарядном утреннем дезабилье завтракала у окна, куда заглядывали верхушки акаций и каштанов, росших в шахматном порядке перед замком.

Ела она с отменным аппетитом, и Жильбер заметил, что аппетит вполне оправдан: завтрак состоял из фазаньего рагу и галантина с трюфелями.

Философ Жильбер, войдя к м-ль Шон, поискал глазами на круглом столике место для второго прибора: он ждал, что его пригласят к трапезе.

Но Шон даже не предложила ему сесть.

Она удовольствовалась тем, что окинула Жильбера взглядом, затем, опорожнив бокал розового, цвета топаза, вина, поинтересовалась:

— Ну, любезный мой доктор, как продвинулись ваши дела с Самором?

— Как продвинулись мои дела?

— Разумеется. Я надеюсь, вы уже познакомились?

— Да как я могу с ним познакомиться? Он же вроде животного: сам не говорит, а когда я заговариваю с ним, только вращает глазами да скалит зубы.

— Вы меня пугаете, — отвечала Шон, не прерывая трапезы; выражение ее лица при этом никак не соответствовало смыслу слов. — Неужто вы не способны к дружбе?