После этого он снова двинулся в глубь леса. В течение нескольких минут путник выбирал дорогу при сумеречном свете, пробивавшемся сквозь деревья, но, когда померк и он, наш герой оказался в настолько густом мраке, что, не видя, куда ступить, и боясь заблудиться, он остановился.

— Из Майнца я попал в Даненфельс, так как там есть дорога, — вслух проговорил он. — От Даненфельса я доехал до Черных Вересков, так как там есть тропинка. От Черных Вересков я добрался досюда, так как хоть здесь и нет ни дороги, ни тропинки, но по крайней мере есть лес. Однако здесь придется остановиться — я больше ничего не вижу.

Не успели прозвучать эти сказанные на смеси французского с сицилийским наречием слова, как шагах в пятидесяти от путника внезапно вспыхнул огонек.

— Благодарю, — сказал он. — Огонек движется, я пойду за ним.

Огонек двигался плавно, как по ниточке, — так у нас в театрах движется фантастическое пламя, управляемое машинистом сцены и помощником режиссера. Пройдя еще шагов сто, путник почувствовал, что кто-то дышит ему в ухо. Он вздрогнул.

— Не оборачивайся или умрешь, — послышался голос справа.

— Ладно, — не моргнув глазом ответил бесстрашный путник.

— Не разговаривай или умрешь, — послышался голос слева.

Путник молча поклонился.

— Но если ты боишься, — произнес третий голос, который, словно голос тени отца Гамлета, доносился, казалось, из-под земли, — если ты боишься, возвращайся на равнину. Это будет значить, что ты отказываешься, и тебе позволят вернуться туда, откуда ты явился.

Путник лишь махнул рукой и продолжал путь. Ночь была так темна, а лес так густ, что, несмотря на путеводный огонек, путник непрестанно спотыкался. Около часа двигался огонек, и путник следовал за ним — без единого звука, без единого жеста, который выдал бы его страх.

И вдруг огонек исчез. Лес кончился. Путник поднял глаза: на темно-синем небе сияло несколько звезд. Он продолжал идти в ту сторону, где в последний раз видел огонек, и вскоре перед ним выросли развалины, скорее даже призрак замка. Под ногами путник почувствовал обломки камней, и тут же что-то холодное коснулось его висков и плотно закрыло ему глаза. Теперь он не видел даже ночного мрака. Голову его стягивала повязка из куска мокрой ткани. По-видимому, так было надо, а может быть, путник ожидал чего-либо подобного, потому что даже не попытался освободиться от повязки. Он лишь молча вытянул вперед руку, словно слепец, которому нужен поводырь. Жест этот был понят, так как через миг холодная, сухая и костлявая рука вцепилась в пальцы путника. Тому сразу почудилось, что рука эта принадлежит скелету, однако если она была наделена чувствительностью, то, несомненно, ощутила, что рука путника не дрожит. Ведомый этой рукою, он прошел около ста туазов[2]. Внезапно рука разжалась, повязка упала у него со лба, и незнакомец остановился: он был на вершине Гром-горы.

Посредине поляны, окруженной полысевшими от старости березами, высился первый этаж полуразрушенного замка, из тех, что в таком изобилии строили феодальные сеньоры, вернувшиеся из крестовых походов. Иззубренные края обвалившихся стрельчатых сводов портала вырисовывались на фоне бледного неба; в каждой нише вместо статуи — все они, изуродованные, валялись под стеной — лежали охапки вереска или лесных цветов.

Открыв глаза, путник увидел, что стоит перед влажными, замшелыми ступенями главного входа; на первой ступени высился призрак с костлявой рукой, приведший его сюда. Длинный саван окутывал его с головы до ног, пустые глазницы сверкали; бесплотную руку он протягивал внутрь развалин, словно указывая путнику, что конец его пути в зале, располагавшемся несколько выше уровня земли, так что видны были лишь его обрушившиеся своды, с мерцавшим под ним тусклым таинственным огнем.

Путник в знак согласия склонил голову. Медленно и бесшумно поднявшись по ступеням, призрак углубился в руины; подражая его походке, путник так же спокойно и торжественно в свою очередь поднялся наверх и вошел. Позади него, словно сделанная из меди, загудела захлопнувшаяся дверь. У входа в просторный круглый зал, обтянутый черным и освещенный тремя зеленоватыми лампами, призрак остановился. Путник замер на месте шагах в десяти от него.

— Открой глаза, — приказал призрак.

— Я все вижу, — ответил незнакомец.

Тогда призрак быстрым и вместе с тем величественным жестом достал из складок своего савана обоюдоострую шпагу и ударил ею по бронзовой колонне, ответившей металлическим гулом. И сразу же по окружности всего зала поднялись плиты пола, и оттуда появилось множество призраков, похожих на первого; держа в руках шпаги, они поднялись на скамьи амфитеатра, имевшего ту же форму, что и зал. С зеленоватыми отсветами на лицах, холодные и неподвижные, как камень, они походили на статуи на постаментах, причудливо вырисовываясь на фоне черной драпировки стен. Перед нижней ступенью амфитеатра появились семь кресел, шесть из которых заняли призраки, по-видимому, старше по положению, седьмое кресло оставалось пустым. Призрак, сидевший посередине, встал и, повернувшись к собранию, спросил:

— Братья, сколько нас здесь?

— Триста, — в один голос ответили призраки; резко прогремевший звук тут же был заглушён траурной драпировкой.

— Триста, и каждый представляет десять тысяч наших приверженцев; триста шпаг, цена которым — три миллиона кинжалов, — продолжал председатель и, повернувшись к путнику, спросил: — Чего ты желаешь?

— Видеть свет, — ответил тот.

— Тропы, ведущие к огненной горе, трудны и тернисты. Ты не боишься отправиться в путь?

— Я ничего не боюсь.

— Стоит тебе сделать еще один шаг, и возврата назад не будет. Подумай об этом.

— Я не остановлюсь, пока не достигну цели.

— Готов ли ты поклясться?

— Говорите, я буду повторять.

Председатель поднял руку и медленно, торжественно заговорил:

— Именем распятого Сына поклянитесь разорвать узы плоти, что связывает вас с отцом, матерью, братьями, сестрами, женой, родственниками, друзьями, любовницами, королями, благодетелями и с любым другим существом, которому вы обязались верить, повиноваться или служить.

Твердым голосом путник повторил продиктованные ему слова. Так же медленно и торжественно председатель произнес вторую часть клятвы.

— С этого мига вы освобождаетесь от так называемой клятвы, данной вами родине и закону. Поклянитесь сообщать своему новому наставнику, которого скоро узнаете, обо всем, что видели или сделали, прочитали или услышали, узнали или отгадали, равно как и выведывать и выслеживать все, чего не видели своими глазами.

Председатель умолк, и неизвестный повторил услышанное.

— Чтите и уважайте aqua toffana[3], — не меняя тона, продолжал председатель, — как скорое, верное и необходимое средство для очистки мира посредством умерщвления или отупления тех, кто тщится унизить истину или вырвать ее из наших рук.

Даже эхо не смогло бы повторить эти слова точнее путника. Председатель заговорил снова:

— Избегайте Испании, избегайте Неаполя, избегайте всех проклятых стран, подавляйте в себе искушение утаить что-либо увиденное или услышанное, ибо молния не поразит вас с такой быстротой, с какой настигнет невидимый и неотвратимый кинжал, где бы вы ни находились. Живите во имя Отца, Сына и Святого Духа.

Несмотря на явную угрозу, содержавшуюся в последних фразах, незнакомец произнес их так же спокойно, как предыдущие; на лице его не отразилось ни тени волнения.

— А теперь обвяжите голову новичка священной повязкой, — приказал председатель.

Незнакомец наклонил голову, и к нему подошли два призрака: один приложил к его лбу светло-оранжевую повязку с серебристыми буквами и изображением Лореттской богоматери, другой завязал концы ткани на затылке. Сделав это, они отошли, оставив путника одного.