— Ах, ваше высочество, не говорите так! — воскликнула Лоренца. — Или хотя бы подождите, пока услышите все, и только тогда выносите суждение. Ничего сверхъестественного! — продолжала она. — Но тогда через десять минут, через четверть часа, через час я очнулась бы от обморока, ведь правда? Я побеседовала бы с сестрами, почерпнула бы у них веру и мужество.

— Разумеется, — отвечала принцесса Луиза. — А что, разве было по-другому?

— Ваше высочество, — торопливо заговорила Лоренца, понизив голос, — когда я очнулась, было темно. Уже несколько минут я чувствовала, что меня трясут за плечи. Я подняла голову, полагая, что увижу свод часовни или ставни своей кельи. Но увидела я скалы, деревья, облака. Затем я ощутила, как чье-то теплое дыхание ласково коснулось моего лица. Я подумала, что за мной ухаживает сестра-сиделка, и хотела ее поблагодарить… Ваше высочество, моя голова покоилась на груди мужчины, и мужчина этот был мой преследователь. Я взглянула на свои руки, потрогала себя, желая убедиться, что жива или, во всяком случае, не сплю. И тут у меня вырвался крик. Я была в белом. На голове у меня был венок из белых роз, как у невесты или покойницы.

Принцесса вскрикнула. Лоренца уронила голову на руки.

— На другой день, — всхлипнув, продолжала молодая женщина, — я сопоставила дни недели: была среда. Значит, три дня я лежала без сознания. Что было в эти три дня, мне неведомо.

Обе женщины довольно долго пребывали в глубоком молчании: одна — погрузившись в скорбные раздумья, вторая — исполненная удивления, которое, впрочем, легко понять.

Принцесса Луиза заговорила первой:

— Вы никак не способствовали похищению?

— Нет, ваше высочество.

— И не знаете, как вышли из монастыря?

— Не знаю.

— Но ведь монастырь заперт, бдительно охраняется, на окнах там решетки, стены практически непреодолимы, сестра-привратница не расстается с ключами. Так заведено и у нас, и тем более в Италии, где правила куда суровей, чем во Франции.

— Что я могу ответить, ваше высочество, если я до сих пор напрягаю память, но ничего не в силах вспомнить?

— Вы упрекали его за то, что он похитил вас?

— Разумеется.

— И что он вам сказал в оправдание?

— Что он меня любит.

— А вы что ему ответили?

— Что он внушает мне страх.

— Значит, вы его не любите?

— О, нет, нет!

— Вы уверены в этом?

— Увы, ваше высочество, я испытываю к этому человеку странное чувство. Он со мной, и я уже не принадлежу себе, я — в его власти: хочу то, чего хочет он, делаю то, что он велит; душа моя лишается силы, разум — воли; достаточно одного взгляда, чтобы он покорил и зачаровал меня. Мне кажется, будто он то внедряет в самые глубины моего сердца воспоминания, которые не принадлежат мне, то вынуждает меня высказывать мысли, которые до той поры были так глубоко сокрыты во мне, что я о них даже не подозревала. Поймите, ваше высочество, в нем есть что-то магическое.

— Это по меньшей мере странно, если только не принадлежит к сфере сверхъестественного, — заметила принцесса. — И после всего этого какие у вас отношения с этим человеком?

— Он выказывает мне самую пылкую нежность, самую искреннюю привязанность.

— Но может, он человек развращенный?

— Не думаю. Напротив, в его манере говорить есть нечто от апостола.

— И все же признайтесь, вы любите его.

— Нет-нет, ваше высочество, — с каким-то горестным упорством запротестовала молодая женщина, — я его не люблю.

— Тогда вам нужно было бы бежать от него, обратиться к властям, воззвать к родителям.

— Он так стерег меня, ваше высочество, что я не могла бежать.

— Но почему вы не писали?

— По пути мы неизменно останавливались в домах, которые, как я поняла, принадлежат ему, и челядь в этих домах исполняла его приказания. Я несколько раз просила бумагу, чернила и перья, но те, к кому я обращалась, получили от него соответствующие распоряжения и не отвечали на мои просьбы.

— А как вы путешествовали?

— Сперва в почтовой карете, но в Милане нас ждала уже не карета, а нечто вроде дома на колесах, и мы продолжали путь в нем.

— Но, наверное, иногда ему приходилось оставлять вас одну?

— Да. Но в таких случаях он подходил ко мне и говорил: «Усните». Я засыпала и просыпалась, только когда он возвращался.

Принцесса Луиза с недоверчивым видом покачала головой.

— Вы не очень-то хотели бежать от него, — сказала она, — в противном случае вам бы это удалось.

— Увы, ваше высочество, сейчас мне кажется, что вы правы… Вероятно, я была зачарована.

— Словами любви? Ласками?

— Он редко говорил мне о любви, ваше высочество, а что касается ласк, я не припоминаю иных, кроме поцелуя в лоб утром и вечером.

— Странно, поистине странно, — пробормотала принцесса. Однако же, охваченная сомнениями, попросила: — Подтвердите еще раз, что вы не любите его.

— Подтверждаю, ваше высочество.

— И что никакие земные узы не связывают вас с ним.

— Подтверждаю, не связывают.

— И что он не имеет никакого права требовать, чтобы вы вернулись к нему.

— Никакого!

— И наконец, — продолжала принцесса, — объясните, как вы приехали сюда? Понимаете, я просто не могу взять все это в толк.

— Ваше высочество, я воспользовалась тем, что неподалеку от города, который, если не ошибаюсь, называется Нанси, нас настигла страшная гроза. Он оставил меня и перешел в другое отделение нашего фургона, в котором находился один старик, чтобы поговорить с ним; я же вскочила на его коня и ускакала.

— А почему вы предпочли остаться во Франции, вместо того чтобы возвратиться в Италию?

— Я подумала, что не могу вернуться в Рим: там сочтут, будто я действовала в сговоре с этим человеком. Там я опозорена, и мои родители не примут меня.

Поэтому я решила бежать в Париж и скрываться здесь либо уехать в какую-нибудь другую столицу, где я смогла бы укрыться от любых, а главное, от его глаз.

Когда я прибыла в Париж, весь город был взбудоражен вашим уходом в монастырь кармелиток; все превозносили ваше благочестие, попечение о несчастных, сострадание к скорбящим. И меня словно осенило. У меня возникло убеждение, что только у вас, ваше высочество, достанет великодушия принять меня и могущества защитить.

— Дитя мое, вы все время взываете к моему могуществу. Что ж, он так могуществен?

— О да!

— Но кто он, скажите? До сих пор я из деликатности не спрашивала вас об этом, но если я должна вас защитить, то мне надо хотя бы знать от кого.

— И здесь, ваше высочество, я не могу вам сказать ничего определенного. Я совершенно не знаю, кто он и что. Мне единственно известно, что ни один король не вызывает такого почтения, ни одно божество — такого поклонения и нет таких людей, которых он счел бы достойными, чтобы перед ними открыться.

— Но как его имя? Как он зовется?

— Ваше высочество, я слышала, как его называют самыми разными именами. Тем не менее только два запали мне в память. Одно — то, каким его назвал старик, о котором я уже упоминала и который был нашим спутником от Милана до той минуты, когда я бежала, а второе — то, которым он сам себя называл.

— И каким же именем зовет его старик?

— Ашарат… Скажите, ваше высочество, разве это христианское имя?

— А как он сам себя называет?

— Джузеппе Бальзамо.

— И кто же он?

— Он?.. Он все в мире знает и все на свете провидит; он жил во все времена и во все века и рассказывает — ради Бога, простите меня за подобное кощунство, про Александра Македонского, Цезаря и Карла Великого так, как если б был с ними знаком, хотя я знаю, что все они давным-давно умерли, а также про Каиафу, Пилата и нашего Спасителя Иисуса Христа, словно присутствовал при его смерти.

— В таком случае он просто шарлатан, — заметила принцесса.

— Я не знаю, ваше высочество, что в точности означает по-французски слово, которое вы только что употребили, но одно знаю точно: он человек опасный, безжалостный; перед ним все склоняется, падает, рушится; его считают беззащитным, а он вооружен; думают, он один, а вокруг него как из-под земли встают сообщники. И всего, чего пожелает, он добивается без применения силы, без насилия — одним лишь словом, мановением руки… с улыбкой.