— Ах, нет, я ошиблась! Это эпиграмма, которую распустили вы сами: она направлена против меня. Этих эпиграмм развелось столько, что впору запутаться. Погодите, погодите, вспомнила:

— По вашей милости, жестокая вы женщина, я превращаюсь в тигра.

— А теперь перейдем к песенке, она поется от имени госпожи де Граммон:

— Сударыня! Сударыня! — вне себя от ярости взревел г-н де Сартин.

— Успокойтесь, — отвечала графиня, — пока напечатано лишь десять тысяч экземпляров. Но вам следует послушать водевиль.

— Значит, у вас есть печатный станок?

— Милый вопрос! А разве у господина де Шуазеля нет печатного станка?

— Пусть ваш типограф побережется.

— Попробуйте только! Патент выправлен на мое имя.

— Чудовищно! И король смеется над всеми этими низостями?

— Еще как! Он подбрасывает рифмы моим паукам, когда они в затруднении.

— И вы, зная, как я вам служу, обращаетесь со мною таким образом?

— Я знаю, что вы меня предаете. Герцогиня в родстве с Шуазелями, она вознамерилась меня погубить.

— Сударыня, она застала меня врасплох, клянусь вам.

— Итак, вы сознаетесь?

— Я вынужден к этому.

— Почему вы меня не уведомили?

— Я затем и приехал.

— Вот уж не верится!

— Честью клянусь!

— Бьюсь об заклад, что вы ведете двойную игру.

— Итак, я сдаюсь, — произнес глава полиции, падая на колени.

— И правильно делаете.

— Во имя всего святого, заключим мир, графиня.

— Неужели вы, мужчина, министр, испугались нескольких дурных стихов?

— Ах, если бы я боялся только этого!

— А вы не подумали, сколько неприятных часов может принести песенка мне, женщине?

— Вы — королева.

— Да, королева, не представленная ко двору.

— Клянусь, сударыня, я никогда не причинил вам никакого вреда.

— Нет, но вы потакали тем, кто мне вредил.

— Я препятствовал им, в чем только мог.

— Хотелось бы верить.

— Верьте мне.

— Речь теперь идет о том, чтобы причинить не зло, а, напротив, благо.

— Помогите мне, и я не премину добиться успеха.

— Вы на моей стороне — да или нет?

— Да.

— Как далеко простирается ваша преданность? Готовы ли вы поддержать мое представление?

— Пределы моей преданности будут зависеть от вашего желания.

— Подумайте хорошенько: у меня типография наготове, работает она день и ночь; через двадцать четыре часа мои писаки почувствуют голод, а когда они голодны, они кусаются.

— Я буду благоразумен. Что вам угодно?

— Чтобы никто не чинил помех моим усилиям.

— Ну, за себя я ручаюсь.

— Мне не по душе эти слова, — возразила графиня, топнув ногой, — они пахнут не то Грецией, не то Карфагеном, короче, от них припахивает вероломством.

— Графиня!..

— Итак, этот ответ меня не устраивает: вы пытаетесь увернуться. Господин де Шуазель будет действовать, а вы отсидитесь в стороне. Этого я не хочу, понимаете? Все или ничего. Выдайте мне Шуазелей связанными по рукам и ногам, бессильными, поверженными, а не то я уничтожу, свяжу по рукам и ногам, повергну во прах вас.

— Не угрожайте, сударыня, — задумчиво возразил г-н де Сартин. — Представление становится теперь делом настолько трудным, что вы и вообразить себе не можете.

— Вот именно, становится, потому что ему намеренно чинят препятствия.

— Увы!

— Вы можете их устранить?

— Один не могу: тут нужны сто человек.

— Будут.

— Миллион наличными.

— Терре это уладит.

— Согласие короля…

— Я его получу.

— Он никогда не согласится.

— Он будет вынужден согласиться.

— А когда у вас будет все это, останется еще найти влиятельную даму, которая бы вас представила.

— Такую ищут.

— Бесполезно: против вас заговор.

— В Версале?

— Да, все дамы отказались, чтобы угодить господину Шуазелю, госпоже де Граммон, дофине, да и всей партии святош.

— Во-первых, если к партии святош принадлежит госпожа де Граммон, то партии придется сменить название. Тут они дали промах.

— Вы напрасно упрямитесь, верьте мне.

— Я своего добьюсь.

— Ах, так вы для этого так срочно отправили вашу сестру в Верден?

— Разумеется. А вам, значит, об этом известно? — недовольно заметила графиня.

— Еще бы! У меня тоже есть своя полиция, — со смехом отвечал г-н де Сартин.

— И свои шпионы?

— И свои шпионы.

— У меня в доме?

— У вас в доме.

— В конюшнях или на кухне?

— В передних, в гостиной, в будуаре, в спальне, под вашим изголовьем.

— Хорошо же, в качестве первого подтверждения заключенного между нами союза назовите мне этих шпионов.

— Нет, я не желаю ссорить вас с друзьями, графиня.

— Тогда война.

— Война? Да что вы говорите!

— Я говорю то, что думаю: подите прочь, я видеть вас больше не желаю.

— Ах, на сей раз я призываю вас в свидетели: ну как я могу выдать… государственную тайну?

— Альковную тайну.

— Я о том и говорю: государство ныне находится в алькове.

— Я желаю знать, кто шпион.

— Что вы ему сделаете?

— Прогоню.

— Тогда разгоните весь дом.

— Знаете ли, вы говорите мне ужасные вещи!

— Тем не менее это правда. И полноте! Видит Бог, без этого невозможно властвовать, уж вам ли не знать, ведь вы и сами превосходный политик.

Г-жа Дюбарри облокотилась на лаковый столик.

— Вы, правы, — уступила она, — оставим это. Условия договора?

— Диктуйте: вы победительница.

— Я великодушна, как Семирамида. Чего хотите вы?

— Чтобы вы никогда не заговаривали с королем о жалобах насчет муки, которые вы сами, предательница, обещали поддержать.

— Будь по-вашему. Заберите все прошения, которые я получила по этому делу: они здесь, в сундуке.

— Взамен примите этот трактат пэров королевства о представлении и табуретах.

— Трактат, который вам велено было передать его величеству…

— Тот самый.

— А вы сделаете вид, что передали его?

— Да.

— Хорошо, но что же вы им скажете?

— Скажу, что передал. Это позволит выиграть время, а вы такой умелый тактик, что сумеете воспользоваться отсрочкой.

В этот миг обе створки дверей распахнулись и вошедший придверник возгласил:

— Король!

Оба заговорщика поспешно спрятали залоги, которыми обменялись, и повернулись к двери, чтобы приветствовать его величество Людовика — Пятнадцатого по счету.

Людовик XV вошел, высоко держа голову, не сгибая коленей, с веселым взором, с улыбкой на устах.

Сквозь дверь, обе створки которой были распахнуты, виднелся там, где он прошел, двойной ряд склоненных голов, принадлежавших придворным, которые теперь еще отчаянней жаждали, чтобы их впустили, поскольку появление его величества давало им случай выразить свою преданность обоим владыкам одновременно.

Дверь затворилась. Король никому не подал знака следовать за ним, и теперь в спальне их оказалось трое — он, графиня и г-н де Сартин.

Не будем принимать в расчет горничную и негритенка: ни о той, ни о другом не стоит говорить.

— Добрый день, графиня, — сказал король, целуя руку г-же Дюбарри. — Благодарение Богу, мы сегодня отменно свежи. Добрый день, Сартин. Вы здесь работаете? Боже правый, сколько бумаг! Ну-ка уберите это все с глаз долой! О, какой прелестный сосуд, графиня!