— Эй, сударыня, что вы тут ищете? — крикнула старуха.

— Квартиру, которую мой брат нанял для нас, сударыня, — ответила Шон, изображавшая из себя вдову. — Вы же его видели или, может, мы ошиблись домом?

— Нет-нет, все правильно, вам на пятый этаж, — подтвердила старуха. — Бедняжка, вы так молоды и уже вдова.

— Увы! — подняв глаза к небу, вздохнула Шон.

— Здесь вам будет хорошо: улочка тихая, никакого шума: ваши окна выходят в сад.

— Это то, что мне нужно, сударыня.

— А пройдя по коридору, вы сможете выглянуть на улицу, когда будут какие-нибудь шествия или придут акробаты с дрессированными собаками.

— О, это развлечет меня, сударыня, — снова вздохнула Шон и стала подниматься дальше.

Старуха проводила ее взглядом вплоть до пятого этажа; когда Шон затворила дверь, она сказала:

— Она выглядит порядочной особой.

Закрыв дверь, Шон тут же подбежала к окнам, которые выходили во двор. Жан не ошибся: чуть ниже окон находился флигель, описанный кучером. Никаких сомнений больше не было: у окна особняка виднелась девушка с вышиванием в руках. Это была Андреа.

Шон рассматривала девушку недолго: через несколько секунд виконт Жан, одним духом взлетев по лестнице, словно прокурорский чиновник, появился на пороге квартиры мнимой вдовы.

— Ну и как? — поинтересовался он.

— Ах, это ты, Жан. Ты меня напугал.

— Что скажешь?

— Скажу, что видно отсюда преотлично, только вот ничего не слышно.

— Клянусь, ты хочешь слишком многого. Да, кстати, есть еще новость.

— Какая?

— Превосходная.

— Да ну?

— Несравненная.

— Своей медлительностью ты хоть кого в гроб загонишь.

— Философ…

— Какой еще философ?

— Есть хорошее изречение: «К превратности любой мудрец всегда готов». Я мудрец, но к такому даже я не был готов.

— Кончится это когда-нибудь или нет? Быть может, вас смущает горничная? Если так, пройдите в соседнюю комнату, мадемуазель Сильвия.

— Нет, не нужно, эта хорошенькая девочка мне вовсе не мешает. Останься, Сильвия.

С этими словами виконт потрепал девушку по подбородку, так как та уже начала хмуриться, поняв, что не услышит что-то интересное.

— Ладно, пусть остается. Говорите же.

— С той секунды, когда я сюда вошел, я только это и делаю.

— Но ничего еще не сказали. Тогда замолчите и дайте мне понаблюдать, так будет лучше.

— Успокойтесь. Так вот, как я уже говорил, иду я мимо водоразборной колонки…

— Как раз об этом вы не сказали ни слова.

— Вы же сами меня перебиваете.

— Да нет же.

— Я присмотрел кое-какую мебель для этой жуткой квартиры и прохожу мимо колонки, как вдруг чувствую, что кто-то облил водой мне всю спину.

— До чего занимательно!

— Погодите, не торопитесь, дорогая моя. Я смотрю и вижу — кого бы вы думали? Держу пари, не угадаете.

— Дальше.

— Вижу молодого господина, который почти заткнул куском хлеба трубу колонки, из-за чего струя так сильно и брызнула.

— Удивительно, до чего интересно все, что вы мне рассказываете, — пожав плечами, проговорила Шон.

— Подождите. Когда в меня попала струя, я крепко выругался; человек с промокшим хлебом обернулся, и я узнал…

— Кого же?

— Моего или, точнее, нашего философа.

— Как! Жильбера?

— Его, собственной персоной: без шляпы, камзол расстегнут, чулки сползли, башмаки без пряжек — в общем, одет небрежно, словно бродяга.

— Жильбер… И что он сказал?

— Я его узнал, он меня тоже, я подошел, он отпрянул, я протянул к нему руки, а он — тягу и понесся между карет и водоносов, как заяц.

— И вы потеряли его из виду?

— А как вы думали? Не бежать же мне за ним следом.

— Да, я понимаю, это невозможно. Но мы его потеряли.

— Какая жалость! — вырвалось у м-ль Сильвии.

— Еще бы! — согласился Жан. — Я ведь должен ему несколько добрых ударов кнутом. Вцепись я в его потертый воротник, ему не пришлось бы долго ждать, клянусь, однако он разгадал мои добрые намерения и удрал. Но ничего, он в Париже — это главное, а если иметь хорошие отношения с начальником парижской полиции, то можно найти кого угодно.

— Нам нужно его разыскать.

— А разыскав, мы уже заставим его попоститься.

— Мы запрем его, только на этот раз надо найти местечко понадежнее, — проговорила м-ль Сильвия.

— А Сильвия станет носить ему в это надежное местечко хлеб и воду, верно? — осведомился виконт.

— Довольно зубоскалить, братец, — отрезала Шон. — Этот парень был свидетелем истории с почтовыми лошадьми. Если у него есть на вас зуб, его следует опасаться.

— Поднимаясь сюда по лестнице, — добавил Жан, — я решил найти господина де Сартина и рассказать ему о своем открытии. Господин де Сартин подтвердит, что человек без шляпы, со спущенными чулками, в башмаках без пряжек, обмакивающий хлеб в желоб колонки, живет явно недалеко от места, где его встретили в таком неприличном виде, и возьмется отыскать его для нас.

— Что он может делать здесь без денег?

— Выполнять чьи-нибудь поручения.

— Полноте! Философ, да еще такой нелюдим!

— Должно быть, он нашел какую-нибудь старую родственницу-богомолку, которая оставляет ему корки, слишком черствые для ее мопса, — предположила Сильвия.

— Довольно, Сильвия, кладите белье в этот древний шкаф, а мы, братец, давайте понаблюдаем.

С большими предосторожностями они подошли к окну. Андреа как раз небрежно бросила на ручку кресла вышивание, взяла со стоявшего поблизости стула книгу, открыла ее и принялась читать; по мнению наблюдателей, книга была весьма захватывающей, так как девушка читала ее, оставаясь все время совершенно неподвижной.

— О, да она прилежна! — похвалила м-ль Шон. — Интересно, что она читает?

— Вот самый необходимый в хозяйстве предмет, — проговорил виконт и, вытащив из кармана подзорную трубу, раздвинул ее, оперев для устойчивости об угол окна, и направил на Андреа.

С нетерпением глядя на брата, Шон спросила:

— Ну что? Она и в самом деле хороша собой?

— Восхитительна! Девица — само совершенство! Какие плечи! Какие руки! А глаза! А из-за таких губ сам святой Антоний не избег бы вечных мук! Ножки — божественные! А какие лодыжки скрываются под шелковыми чулками!

— Довольно! Нам только не хватает, чтобы вы в нее влюбились, — раздраженно проговорила Шон.

— А что? Это было бы не так уж плохо, особенно если бы и она хоть немного меня полюбила. Это слегка успокоило бы нашу бедную графиню.

— Дайте-ка мне трубу и, если можно, прекратите нести околесицу… Да эта девчонка и в самом деле хороша, у нее не может не быть возлюбленного. Глядите-ка, она не читает… Книжка сейчас выпадет из рук… Вот, уже скользит… падает… говорю вам, Жан, она не читает, она мечтает.

— Или спит.

— С открытыми глазами? А глаза, кстати, прехорошенькие!

— Если у нее есть возлюбленный, мы его отсюда увидим, — заключил Жан.

— Да — если он придет днем. А если ночью?

— Черт! Мне это и в голову не пришло, а должно было бы прийти в первую очередь. Вот видите, до чего я наивен!

— Ага, наивен, как сводник.

— Хорошо, что вы меня предупредили; я что-нибудь придумаю.

— Какая хорошая труба! Я могу даже читать ее книгу! — похвалила Шон.

— Тогда прочтите название и скажите мне. Может быть, по книге удастся выяснить что-нибудь о самой девушке.

Шон с любопытством подалась вперед, но вдруг поспешно отпрянула.

— Что там такое? — спросил виконт.

— Посмотрите, братец, но осторожно, — схватив его за руку, проговорила она. — Там, слева, какой-то человек выглядывает из окошка мансарды. Глядите, чтобы вас не заметили.

— Боже, да это ж мой коркоед! — глухо воскликнул Дюбарри.

— Он сейчас выпадет из окна.

— Ничего подобного, он держится за водосточную трубу.

— Но на что это он уставился с таким диким упоением?