— Если бы ваше королевское высочество снизошли к моей просьбе напрячь память, то вспомнили бы, что Лоренца Феличани только что находилась в этой комнате и положила на этот вот стол драгоценности, которые были при ней, а потом, переговорив с вашим высочеством, удалилась.

Произнося эту тираду, граф Феникс поймал взгляд, который принцесса бросила на дверь в глубине.

— И удалилась она вот в этот кабинет, — завершил он. Принцесса покраснела, а граф продолжил:

— Теперь я жду лишь, что ваше высочество соблаговолит повелеть, чтобы она вышла оттуда, что она, нисколько не сомневаюсь, и сделает в ту же секунду.

Принцесса вспомнила, что Лоренца заперлась изнутри, и, таким образом, ежели она оттуда выйдет, то только по собственной воле.

— Ну, а если она и выйдет, то что же сделает? — спросила принцесса Луиза, уже не пытаясь скрывать раздражения, оттого, что ей пришлось бессмысленно лгать человеку, от которого ничего невозможно скрыть.

— Она скажет вашему высочеству, что желает последовать за мною, поскольку является моей женой, только и всего.

Эти слова несколько успокоили принцессу: она припомнила, как Лоренца говорила, что ее ничто с ним не связывает.

— А она действительно ваша жена? — спросила принцесса, и в вопросе этом сквозило негодование.

— Можно подумать, что ваше высочество не верит мне, — учтиво ответил граф. — Но, по-моему, нет ничего невероятного ни в том, что граф Феникс женился на Лоренце Феличани, ни в том, что по праву мужа он требует возвратить ему жену.

— Значит, жену! — возмущенно воскликнула принцесса. — Вы смеете утверждать, что Лоренца Феличани — ваша жена?

— Да, ваше высочество, — с полнейшей естественностью отвечал граф, — смею, поскольку так оно и есть.

— Итак, вы женаты?

— Женат.

— На Лоренце?

— На Лоренце.

— Законным браком?

— Разумеется, ваше высочество, и раз уж вы упорствуете в своем крайне оскорбительном для меня недоверии…

— То что вы сделаете?

— Представлю вам акт о нашем бракосочетании, составленный по всем правилам и подписанный священником, который нас обвенчал.

Принцесса вздрогнула: такое спокойствие поколебало ее уверенность.

Граф раскрыл бумажник и извлек из него сложенный вчетверо лист бумаги.

— Вот, ваше высочество, доказательство подлинности моих утверждений и прав, которые я заявляю на эту женщину. Подпись удостоверяет их. Желает ли ваше высочество прочесть этот акт и проверить подпись?

— Подпись… — пробормотала принцесса с сомнением, куда более унизительным, чем даже недавний гнев. — Но чья это подпись?

— Подпись священника придела святого Иоанна в Страсбургском соборе, превосходно известная принцу Людовику кардиналу де Рогану, и, если бы его преосвященство был здесь…

— Кстати, кардинал здесь, — сообщила принцесса, вперив в графа пылающий взгляд. — Его преосвященство не покидал Сен-Дени и сейчас пребывает с канониками собора, так что нет никаких препятствий для удостоверения, как вы предлагаете, подписи

— Для меня это большая удача, — бесстрастно произнес граф, убирая свидетельство в бумажник, — поскольку подтверждение подписи развеет все необоснованные подозрения, какие ваше высочество питает против меня.

— Подобная наглость поистине возмущает меня, — бросила принцесса, с яростью дергая сонетку звонка. — Сестра! Сестра!

Вбежала монахиня, та самая, что совсем недавно ввела сюда графа.

— Прикажите моему курьеру верхом доставить эту записку кардиналу де Рогану, — распорядилась принцесса. — Он в соборной часовне. Пускай он немедленно придет ко мне, я жду его.

Говоря это, принцесса торопливо набросала несколько слов, вручила листок монахине и шепотом добавила:

— Велите поставить в коридоре двух полицейских стражников и никого не выпускать без моего позволения. Ступайте.

Граф, теперь как бы арестованный у принцессы Луизы, наблюдал, как она постепенно приходит к решению бороться с ним до конца, и покуда она, настроенная оспорить у него победу, писала записку, подошел к двери кабинета, вперил в нее взгляд, простер к ней руки и, производя ими размеренные движения, которые ни в коей мере не были похожи на нервическую дрожь, тихо произнес несколько слов. Принцесса обернулась и увидела его манипуляции.

— Что вы делаете, сударь? — осведомилась она.

— Убеждаю Лоренцу Феличани выйти, — отвечал граф, — и самолично, по собственной воле заверить вас, что я не лжец и не подделыватель бумаг, дабы это послужило дополнением ко всем прочим доказательствам, которых домогается ваше высочество.

— Милостивый государь!

— Лоренца Феличани! — воскликнул граф, каким-то странным образом подавив волю принцессы. — Лоренца Феличани, выйдите из кабинета к нам.

Но дверь не открывалась.

— Выйдите, я так хочу! — повторил граф.

И тут в замочной скважине заскрипел ключ, и принцесса с неописуемым ужасом увидела, как вышла Лоренца; в глазах ее, которых она не отрывала от графа, не было и тени злобы или ненависти.

— Что вы делаете, дитя мое? Что вы делаете? — воскликнула принцесса Луиза. — Зачем вы вышли к этому человеку, от которого убежали? Я же вам сказала, что здесь вы в безопасности.

— Она в безопасности и у меня в доме, ваше высочество, — заметил граф, после чего обратился к Лоренце: — Не правда ли, Лоренца, у меня вы в безопасности?

— Да, — ответила она.

Беспредельно изумленная принцесса опустилась в кресло.

— Лоренца, — произнес граф ласковым голосом, в котором тем не менее чувствовалась повелительная интонация, — меня обвиняют, будто я насильно удерживал вас. Ответьте, когда и в чем я прибегал к насилию по отношению к вам?

— Никогда и ни в чем, — решительно и ясно ответила молодая женщина, но отрицание это не сопровождалось ни единым жестом.

— В таком случае что означает история про похищение, которую вы мне рассказывали? — воскликнула принцесса.

Лоренца безмолвствовала, не сводя взгляда с графа, как будто от него исходила и жизнь ее, и речь, являющаяся выражением этой жизни.

— Ее высочество желает знать, как вы вышли из монастыря. Расскажите все, что произошло с вами с того момента, когда вы потеряли сознание, вплоть до пробуждения в почтовой карете.

Лоренца продолжала молчать.

— Рассказывайте во всех подробностях, ничего не упуская. Я так хочу, — продолжал граф.

Лоренца невольно содрогнулась.

— Но я ничего не помню, — сказала она.

— Напрягите память и вспомните.

— Да, да, я вспоминаю, — промолвила Лоренца тем же тусклым, монотонным голосом.

— Рассказывайте же.

— В тот самый момент, когда моих волос коснулись ножницы, я лишилась чувств, и меня отнесли ко мне в келью и уложили на постель. До вечера около меня сидела моя мать, а поскольку я не приходила в себя, послали в деревню за хирургом, который пощупал мне пульс, приложил к губам зеркальце и, удостоверившись, что дыхания у меня нет и в жилах не бьется кровь, объявил, что я умерла.

— Но как вам все это стало известно? — удивилась принцесса.

— Ее высочество желает узнать, как вам все это стало известно, — повторил граф.

— Поразительно, но я все видела и слышала, хотя не могла ни открыть глаз, ни произнести ни слова, ни пошевельнуться, — ответила Лоренца. — Я была словно в летаргическом сне.

— Да, действительно, — подтвердила принцесса. — Троншен часто рассказывал мне о людях, впавших в летаргический сон и заживо похороненных.

— Продолжайте, Лоренца.

— Мать была в отчаянии и не хотела верить в мою смерть. Она заявила, что проведет со мной еще ночь и следующий день.

— В течение тридцати шести часов она неотрывно бодрствовала около меня, но за все это время я ни разу не шевельнулась, не вздохнула.

Трижды приходил священник и говорил матери, что она восстает против Бога, желая оставить мое тело на земле, когда душа моя уже отлетела к Нему; он не сомневался, что, умирая, я имела все основания для спасения, поскольку смерть настигла меня в тот миг, когда я собиралась произнести слова, которые должны были скрепить мой вечный союз с Господом, и потому, утверждал он, душа моя отправилась прямиком на небо.