— Где платье? — крикнула г-жа Дюбарри Шон, когда та была еще в вестибюле. — Где мое платье?

— Как! Его еще не привезли? — испуганно спросила Шон.

— Нет.

— Ну, да ничего, — успокаивая себя, продолжала Шон. — Оно не запоздает. Мастерица, когда я поднялась к ней, сообщила, что только-только отправила его в фиакре вместе с двумя швеями, чтобы они подогнали платье на вас.

— Конечно, она живет на улице Бак, а фиакр все-таки медленнее наших лошадей.

— Да-да, несомненно, — подтвердила Шон, хотя в ней уже зародилось некоторое беспокойство.

— Виконт, — промолвила г-жа Дюбарри, — а не стоит ли вам немедленно послать за каретой, чтобы хоть тут нас не поджидали сюрпризы?

— Вы правы, Жанна, — согласился виконт и, отворив дверь, крикнул: — Эй, отправьте кого-нибудь к Франсиану за каретой да возьмите свежих лошадей, чтобы там их и запрячь.

Кучер с лошадьми отбыл.

Не успел смолкнуть стук копыт, как вошел Самор с письмом.

— Письмо хозяйке Барри, — объявил он.

— Кто его доставил?

— Мужчина.

— Что за мужчина? Кто такой?

— Мужчина верхом на коне.

— А почему он вручил его тебе?

— Потому что Самор стоял в дверях.

— Ну что толку расспрашивать его, графиня, лучше прочтите, — сказал Жан.

— Вы правы, виконт.

— Хоть бы в этом письме не было никаких неприятностей, — пробормотал Жан.

— Наверное, это какое-нибудь прошение его величеству, — предположила графиня.

— Да нет, прошения складывают не так.

— Вот уж поистине, виконт, если вы умрете, то явно от страха, — заметила, улыбаясь, графиня.

Она сломала печать.

Пробежав глазами первые строчки, г-жа Дюбарри испустила душераздирающий крик и почти без чувств рухнула в кресло.

— Ни парикмахера, ни платья, ни кареты! — простонала она.

Шон бросилась к графине, Жан схватил письмо.

Написано оно было прямым, мелким почерком, явно женским.

Письмо гласило:

«Сударыня, будьте начеку: сегодня вечером вы не получите ни парикмахера, ни платья, ни кареты.

Надеюсь, что предупреждение это поспеет вовремя.

Не желая принуждать вас к благодарности, не подписываюсь. Если хотите, догадайтесь сами, кто ваша искренняя подруга».

— Вот он, последний удар! — вскричал Жан Дюбарри. — Раны Христовы! Нет, я кого-нибудь убью! Не будет парикмахера! Клянусь спасением души, я выпущу кишки этому подлецу Любену! И вправду, бьет половину восьмого, а его все нет. Проклятье! Мерзавец!

И Дюбарри, которому в этот вечер не надо было представляться, вцепился себе в волосы и привел их в изрядный беспорядок.

— Господи, главное — платье! — воскликнула Шон. — Парикмахера мы сумеем найти.

— Да что вы несете! Где и какого вы найдете парикмахера? Убили! Дьявол бы меня побрал! Зарезали! Тысяча чертей!

Графиня не произнесла ни слова, но зато испускала такие скорбные вздохи, что они, право, разжалобили бы даже Шуазелей, если бы тем довелось их услышать.

— Погодите, погодите, давайте успокоимся, — предложила Шон. — Поищем парикмахера, поедем к мастерице и узнаем, что произошло с платьем.

— Ни парикмахера! Ни платья! Ни кареты! — повторяла графиня умирающим голосом.

— Действительно, кареты тоже нет! — воскликнул Жан. — Она до сих пор не приехала, а ведь уже должна была стоять здесь. Графиня, это заговор! Неужели Сартин не прикажет арестовать заговорщиков, а Мопу не велит их вздернуть? Неужели их сообщников не сожгут на Гревской площади? Я желаю сам колесовать парикмахера, портниху пытать калеными щипцами, а с каретника содрать кожу.

Тем временем графиня пришла в себя, но результатом этого было только то, что она со всей ясностью увидела ужас своего положения.

— Все, теперь я погибла, — пробормотала она. — Люди, сумевшие подкупить Любена, достаточно богаты, чтобы удалить из Парижа всех хороших парикмахеров. Найти удастся только болванов, неумех, которые посекут мне все волосы… А платье, мое несчастное платье!.. А новая карета, при виде которой все должны были сдохнуть от зависти!

Жан Дюбарри ничего не ответил; страшно вращая глазами, он метался по комнате, и всякий раз, когда на его пути оказывался какой-нибудь предмет обстановки, разбивал его на куски, а ежели обломки казались ему слишком крупными, яростно топтал их ногами, превращая во прах.

Во время этой сцены отчаяния, которая распространилась из будуара на передние комнаты, а оттуда на двор, так что лакеи, ошалевшие от десятков разных и к тому же противоречивых приказаний, вбегали, выбегали, метались туда и сюда и сталкивались друг с другом, из кабриолета вылез молодой человек в кафтане яблочно-зеленого цвета, атласном камзоле, фиолетовых панталонах и белых шелковых чулках, прошел в калитку, которую никто не охранял, пересек двор, перескакивая на цыпочках с булыжника на булыжник, поднялся по лестнице и постучался в дверь туалетной комнаты.

Жан в это время топтал кофейный набор севрского фарфора, который он зацепил полой кафтана как раз тогда, когда уворачивался от падающей на него большой японской вазы, сбитой ударом его кулака.

И тут в дверь три раза постучали — негромко, сдержанно, вежливо.

Все замерли, не произнося ни слова. Каждый был в таком напряжении, что даже не решался спросить, кто там.

— Прошу прощения, — раздался незнакомый голос, — но я хотел бы поговорить с ее сиятельством графиней Дюбарри.

— Сударь, так в дом не положено входить! — завопил швейцар, прибежавший по следу вторгнувшегося, дабы воспрепятствовать ему проникнуть еще дальше.

— Минутку, минутку, — произнес Жан Дюбарри. — Хуже, чем есть, уже не будет. Что вам угодно от графини?

И он распахнул дверь столь мощным движением руки, что вполне мог бы вышибить ворота Газы[117].

Пришелец избежал удара дверью, отскочив назад, и тут же согнулся в поклоне.

— Сударь, — сказал он, — я хотел бы предложить свои услуги ее сиятельству графине Дюбарри, которая, как я понимаю, готовится к церемонии.

— Какого же рода услуги?

— В соответствии с моей профессией.

— А какова ваша профессия?

— Я — парикмахер.

— Вы — парикмахер! — вскричал Жан, бросаясь на шею молодому человеку. — Входите же, мой друг, входите!

— Милости просим! Милости просим! — повторяла Шон, заключая изумленного незнакомца в объятия.

— Парикмахер! — воскликнула г-жа Дюбарри, воздев руки к небу. — Парикмахер! Нет, вы ангел небесный! Сударь, вас прислал Любен?

— Меня никто не присылал. Я прочитал в газете, что ее сиятельство графиня сегодня вечером будет представляться ко двору, и подумал: «А вдруг у графини нет парикмахера? Это, конечно, невероятно, но вполне возможно». И вот я пришел.

— Как вас зовут? — уже чуть холодней спросила графиня.

— Леонар, ваше сиятельство.

— Леонар? Вы не пользуетесь известностью.

— Пока нет. Но если ваше сиятельство примет мои услуги, завтра меня будут знать все.

— Гм! Гм! — хмыкнул Жан. — Причесывать — дело весьма тонкое.

— Если ее сиятельство сомневается во мне, я ухожу, — произнес молодой человек.

— Понимаете, у нас нет времени попробовать, — объяснила Шон.

— Да незачем пробовать! — с неподдельным энтузиазмом воскликнул молодой человек, обойдя вокруг г-жи Дюбарри. — Я уже знаю, что нужно, чтобы прическа графини привлекала все взоры. Я сейчас посмотрел на ее сиятельство и придумал одну хитрость, которая, убежден, произведет великолепный эффект.

И он сделал жест, исполненный такой уверенности, что почти поколебал графиню и возродил надежду в сердцах Шон и Жана.

— Будь что будет! — промолвила графиня, покоренная самоуверенностью молодого человека, принявшего стойку впору только самому великому Любену.

— Но прежде всего мне нужно посмотреть платье ее сиятельства, чтобы подобрать соответственные украшения прически.

— Ах, платье! Мое платье! — горестно воскликнула г-жа Дюбарри, возвращенная к ужасной реальности.