4. Любимым и любившим Как грустно и светло перебирать Подобно четкам, имена любимых, В нетающих благословенных дымах Им суждено гореть и не сгорать. Пусть времена, пришедшие, как тать, В своих шагах неслышных и незримых Таят печаль о снах неповторимых — Засушенным цветам не расцветать. И если мы, согретые другими, Влекомые желаньями своими, Иные повторяем имена — То только лишь на ниве снов уплывших, Где тени всех любимых и любивших, Другой любви взрастают семена. «На войне молодеет душа…» На войне молодеет душа, Разрывая постылые путы: Выпить жизнь из простого ковша! Быть собой до последней минуты! Небывалому бросить: могу, Смерти крикнуть в лицо: не позволю. И без злобы навстречу врагу Устремить обострённую волю, И в предсмертном томленье своём Твёрдо помнить слова огневые, Что высоким казачьим седлом И клинком создавалась Россия. ………………………………… В окошке — бегущие сосны, Защита от дюнных песков, Ткут ярко-зеленые кросна На самом большом из станков. Но рельсы нахмурённой сталью Чужды зеленеющих крон, Твердят, что печалью и далью Я снова с тобой разделен. Тобою и чувством я хмелен, Быть может, на веки веков, Но в жизни сильнее, чем зелень Нашествие дюнных песков. Воскресение Христово Ночь простые холсты небеленые, В ясноглазый апрель засиненные, Заслонив облаков острова, Распахнула над старицей древнею, Что большой притулилась деревнею, И, с уделов доныне жива, Носит древнее имя — Москва. Шли над ней за столетьем столетия, Благоденствия и лихолетия, — Крест Господень и вражий топор — Но, спокойная и величавая, Все стерпела Москва златоглавая, И последний тяжелый позор Осиянное имя не стер. Ночь окутала мраком околицы, Но Москва не заснула, а молится — Ибо кончился длительный пост: Птицу Сирина с песней тоскующей Этой ночью пасхальной, ликующей Белокрылый сменил Алконост. Ночь уже побледнела весенняя, Но не смолкли в церквах песнопения В этот радостный праздник Христов, И торжественной медью расплавленной Над Москвою, от ига избавленной, Как напутствие Крестных ходов, Льется звон «сорока сороков». А вверху над Кремлем белокаменным, Заревым поглощаемы пламенем, Растворяясь в туманной дали, Под тяжелою ношей согбенные, Крестным ходом идут убиенные, Что в бесчестие Русской Земли Честной смертью на плахе легли. Имена ты их, Господи, ведаешь, Но не с ними ль невидимо следуешь На Восток, в огневых облаках, Провожаемый ясными звонами, Над полями, лесами и склонами С плащаницей Руси на руках? «Запах сена, ромашки и тмина…»
Запах сена, ромашки и тмина, Васильки наклонились к овсу, И дороги размытая глина Затерялась в сосновом лесу. На пройденные версты не глядя Я тихонько иду и пою, Пусть больное останется сзади, Пусть не мучает душу мою. Я давно не ходил в богомолье И не видел, как зреют овсы, Колосится ржаное раздолье, Дожидаясь серпа иль косы. Как зеленые кудри играют Молодого веселого льна… Пусть душа никогда не узнает, Что не та ей дорога дана, Пусть она не терзается болью, Что напрасно и долго мы ждем, Не настанет ли срок богомолью По России, размытой дождем. Спасо-Преображенская Пустынь, июнь 1928 г. «О чужих, о странных, о прохожих…» Г. Д. Гребенщикову — на книгу «Гонец» О чужих, о странных, о прохожих, Молчаливо ждущих у крыльца, О сердцах, с моим усталым схожих, Я сегодня слышу от Гонца. Я не знаю, что сказал он дальним, Что они ответили ему, Но меня нашел он не печальным, А склоненным к сыну моему. Не одну я пережил потерю, Жил, уподобляяся рабу, Но в него я так же нежно верю, Как в России светлую судьбу. Как и в то, что сгинуть мы не можем, Потому что Дух сильней, чем плоть, Как и в то, что странным и прохожим Не всегда бродить судил Господь. «Мои глаза давно глядеть устали…» Мои глаза давно глядеть устали, И даже сон не в силах их смежить, И только песней, кованой из стали, Вдуваю жизнь в усталость слова: «жить»; Пока они звучать не перестали, Мы можем этой жизнью дорожить. Зажегся день, апрельский день обманный, Нахмуренную готику смутив, Так с улицы порой в хорал органный Врывается безудержный мотив, Так на подмостках гаер балаганный Коверкает столетья живший миф! И странно думать мне, что весны те же Века, тысячелетия подряд, Что жизнь прожив, еще совсем я не жил, Что не впивал переживаний яд И оглянуться не на что назад. Дни проходили смутной вереницей, Покорные велениям земли… Взлетали, возвращались журавли, Как мысль моя в исканьях Синей Птицы… Зачем они остаться не могли В стране, где холода не могут сниться? Как шпиц собора древнего отточен, Что синим шелком неба оторочен, Мой ум пытался вознести мечты В томительном исканьи Красоты, Но мир, несущий тяжесть дней, непрочен, И кубки нашей радости пусты. Пусты, как бесконечная потеря, Все радости Земли — веленья Зверя, И я живу, грядущему не веря, И прошлого не поминая вслух. Приходит радость — вспыхнет светлый дух — Уходит радость — и костер потух. Теперь душа моя — источник мутный, Колеблемая прихотью минутной, Приливами, вздымающими ил. Пусть дует ветер, встречный иль попутный, Но парусов на глади неприютной Уже давно никто не находил. Наивная мечта о Синих птицах! Я чувствую, она как мир, стара… Быть может, позабыть о ней пора? Недаром отречение Петра Забытое в евангельских страницах, Петух вещает на церковных шпицах! Сражалися за Истину мечи, Да, многие всю жизнь ее искали! И солнечные, лунные лучи Нас в длительном пути не раз встречали. Мы окунались в горные ключи, Но ни один из нас — в святом Граале. Источника животворящих сил Изведать никому не удавалось: Нас побеждал седой и древний Хаос, Мы верили, но срок не приходил, Мы жаждали, но жажда оставалась, Ее еще никто не утолил. Мои глаза давно глядеть устали, И даже сон не в силах их смежить, И только песней, кованой из стали, Вдуваю жизнь в усталость слова: «жить», Пока слова еще не отзвучали, Мы можем этой жизнью дорожить. |
