Расстанная Проводи меня, сыграй расстанную, На прощанье песней душу тронь. Пусть как прежде, грустью несказанною Запоет гармонь. Под рукой твоей запляшут клапаны В переливах нежных и лихих. Отчего глаза твои заплаканы, А мои — сухи? Что ж тоскуешь, жизнь свою нескладную На кусочки мелкие дробя? Может быть, гармонь твою трехрядную Я люблю сильнее, чем тебя! Мед души Отошли сирень, жасмин и снова Источают липы душный мед… Я опять их запахом взволнован, Неуклонно, с детства, каждый год. Каплет мед в осиротелый улей Ничему не верящей души. Так со мною каждый год в июле, Все равно — в столице, иль в глуши. Очевидно, нужно для чего-то Чтоб копился летом этот мед. Может быть, наполненные соты В самом деле кто-нибудь найдет. Как взволнован будет этот путник; Сердце — соты, мед души — Глагол. Этот мед струится не для трутней… Он струится для рабочих пчел. Сыну моему Олегу Бормочешь ты в кроватке: да-да-да, А узелочек сна еще завязан. Нетающие детские года, Ваш чистый сон не может быть рассказан. А мы живем и ждем, и видим сны, Которые печальней всякой яви, А те из них, что радостью даны, Мы никому рассказывать не вправе. И стоя у потухшего жилья, Как лишний и враждебный соглядатай, Лишь сыну моему поверю я, Как голосу живого бытия, Еще не омраченному утратой. «Простая жизнь, как черствый ломоть хлеба…» Простая жизнь, как черствый ломоть хлеба, Как запах клевера, как сена рыхлый стог. Над нами русское скупое небо, И грусть полей, и глинозем дорог. Трясет на кочках старая телега, В ней проволокой скрученная ось… Пускай трясет и дребезжит от бега, До хутора дотащимся, небось. Трюх-трюх — рысит усталая кобыла, С рожденья не видавшая скребка… Все это так столетиями было, Все это так привычно, как тоска. Пусть черств наш хлеб и жребий скуп и черен, Не сгинет Русь, ее спасут, небось, Телеги старой проржавевший шкворень, Да проволокой скрученная ось. Стихотворения, частью напечатанные в различных газетах и журналах, хранившиеся в архиве поэта, за сороковые годы:
«Мерцанье свечек, нежный запах хвои…» Мерцанье свечек, нежный запах хвои Струящийся, как ладан панихид… Я в этот вечер быть не мог с тобою, Душа моя с покойной говорит. Я чувствую — она в окно стучится, Уставшая любить и жить, и петь, Печальная, подстреленная птица, Которую я не хотел согреть. И ты грустна в рождественские эти Усталые, пустые вечера, И ты хоронишь многое на свете, И отдаешь «сегодня» за «вчера»… Но и сегодня скоро прошлым станет И будет грусть еще больней опять! Ведь сердце никогда не перестанет За прошлое «сегодня» отдавать. И я уйду, навек простясь с тобою, И ты уйдешь из скучных этих дней, Останется лишь небо голубое, Мерцанье свечек, мягкий запах хвои И счастье тусклое чужих для нас людей. Что ж пожелать тебе, моя родная? С улыбкой грустною ты повторишь: «ну, что?» Пускай печаль рождественская, тая, Как все на свете, отойдет в ничто… Все, все проходит — радость и страданья, И никому ничем нельзя помочь… Пусть будут так нежны воспоминанья, Как наша грусть в рождественскую ночь. «Года идут… и мы не молодеем…» Года идут… и мы не молодеем, Белеет ранний пепел на висках. Но старят нас не годы, а тоска, Которую забыть мы не умеем. В прошедшее глядя издалека, Мы иногда душою просветлеем, О чем то вспомним, нежно пожалеем, А жизнь идет, как мутная река. В ней все сольется — радости, страданья, Обломки счастья — глиняного зданья, Скатившиеся с горных берегов, И в бледном свете нового свиданья Целуем в губы мы воспоминанья, И обнимаем первую любовь… 19 марта 1942 г. «Ты грустная… и я грущу с тобою…» Ты грустная… и я грущу с тобою, Не пьется нам, забвенья нет в вине, Все то, что раньше было голубое, Вдруг стало серым, как песок на дне. Не спится нам. Ты дышишь беспокойно, Нет отдыха, нет молодости, грез. Я думаю о том, что недостойно Прошел по жизни до седых волос. Мы мучаемся оба. Дай нам, Боже, Себя вином напрасно не губя, Забыть: тебе — того, кто всех дороже, А мне — о том, что я люблю тебя. 1943 |
