Стихи («Прочтут, когда тебя не будет…») Прочтут, когда тебя не будет, А вероятней, не прочтут. Стихов не любят нынче люди, А те, кто любит — не поймут. Все исказят, переиначат, Им разъяснять потом изволь, Там, где смешно, — они заплачут, И посмеются там, где боль. И дело тут не в криптограмме, — Как хочешь, просто напиши — А в бесконечно сложной гамме Чужой читающей души. Так, взвесив беспощадно строго Бесцельность и ненужность строк, Поймешь ту боль, с которой Гоголь Все сокровеннейшее сжег. И не дороже побрякушки Кровоточащая строка. Недаром Лермонтов и Пушкин Не дожили до сорока. Контрасты I. «Февраль семнадцатого года… что ж такого…» Февраль семнадцатого года… что ж такого, Что, словно обезумев от свобод, По улицам проносится народ — На площади по-прежнему сурово Тяжелый всадник, сдвинул брови, ждет… Волна нахлынет и волна уйдет, Но неизменно каменное слово Насмешника Паоло Трубецкого; Гранитные комод и бегемот, И всадник, в облике городового, Украшенный кровавым бантом зря; Февраль слиняет в ливнях Октября! II. «Дворец изящной балерины…» Дворец изящной балерины, Пыль городская на траве, И цирк с мечетью воедино, Петровский домик на Неве — Сумбур, издревле нам присущий, Нет, мы не Запад, не Восток… Уже не сдержит «Стерегущий» В кингстоны хлынувший поток… Он неуклонен, неизменен, Никто не избежит его, С балкона призывает Ленин К уничтожению всего! Мост Троицкий, направо крепость, И сумасшедших дней бедлам… Смешалась новых дней нелепость С былым величьем пополам! «Сейчас у нас все тонет в новизне…» Сейчас у нас все тонет в новизне, Сок старых сказок и преданий выпит, И ласточки летят, но не в Египет, Не знаю я, куда летят оне. Мир стал черствей, скучней и безучастней, Разжененный на горсть монет. Счастливый Принц сейчас вдвойне несчастней, И ласточек, тех прежних, больше нет. Сказка
I. «Жар-Птица вспыхнула и улетела…» Жар-Птица вспыхнула и улетела. Ночь окунулась в утра серебро, И сказка, что продлиться не хотела, Оставила — а сказке что за дело? В руках Иван-Царевича перо. И это все. И надо ль звать любовью Минуты, заставлявшие мечтать? Перо дано, чтоб собственною кровью Последнюю страницу дописать. II. «Я — Серый Волк. Царевич, сядь скорее…» Я — Серый Волк. Царевич, сядь скорее, И в шерсть косматую мне урони слезу, И я тебя по волчьему жалея, От обманувшей сказки увезу. И будет нам в дороге дальней сниться В полях, в лесах, среди морей и рек — Тебе — не улетавшая Жар-Птица, А мне — что я не Волк, а Человек. Да, мы с тобой, увы, не едем в гости, Ты не горюй, все это ничего. Ты взял перо, а я и жалкой кости Еще не получил… ни от кого! III. «Нет ничего, а только что-то…» Нет ничего, а только что-то, Мерцающее в серой мгле, И ожидание расчета За прожитое на земле. За все, что было счастьем, или Осыпалось, как пустоцвет, За всех — кого мы не любили, Иль зря любили много лет! 31 мая 1970 Рождество («Оно уж не такое — Рождество…») Оно уж не такое — Рождество, В снегах, в сугробах, аромате хвойном, И свечи, что горят ни для кого, Как будто бы поминки по покойном. Мерцающие бледные огни, Как стали вы сейчас бледны и жалки, И наша жизнь похожа в эти дни На Сольвейг, задремавшую у прялки… Буравит море пароходный винт, И вал на вал, вскипая, громоздится, А Сольвейг спит… Ей это море снится, Где позабывший про нее Пер Гинт, Который никогда не возвратится… Ваше имя Всегда со мной — в работе и покое, На улице, иль в комнате моей, Певучее и нежное такое, Созвучие из солнечных лучей. Всегда во мне, как огненное пламя, Горящее бессменно — день и ночь, Поющее в душе моей стихами, Зовущее все в жизни превозмочь, И в шепоте, и в шорохе, и в дыме, В движении, в безмолвии, во сне — Что может быть прекрасней и любимей, Чем это гармоническое имя — Поющее, живущее во мне! |
