«Стучаться в чужое окошко…» Стучаться в чужое окошко, зябко ежась слякотным днем, И ждать, что позволят немножко посидеть перед их огнем… Разогнуть покорную спину, снять котомку, руки согреть… Боже, дай усталому сыну все принять, не клясть, и стерпеть … Все мы, Господи, Твои дети, все согреты одним огнем… Отчего же мы в окна эти стучимся слякотным днем? «Живет звериное от древних наших предков…» Живет звериное от древних наших предков; его не смоет в венах кровь веков; и в каждом есть проклятая отметка — звериный крик, что глушит тихий зов… Так жизнь смеется беспощадно едко над призрачной культурой муравьев… Пускай горит науки свет вечерний, пускай дана нам мысли глубина — таится в каждом Он, Дикарь Пещерный, — и самка каждому принадлежать должна… Живет звериное в культурности химерной — и чашу эту каждый пьет до дна… «Я не хочу влезать насильно в терем к тебе…» Я не хочу влезать насильно в терем к тебе, хотя б желанной и родной. Как больно то, что мы так мало верим тому, что нам дарует свет дневной, и ложно судим по закрытым дверям о равнодушии любимых за стеной. Кто дал нам право мять чужие души и открывать без спроса тайники, и для того ль даны глаза и уши, чтоб слушать и смотреть излом чужой тоски, бестрепетно и беззаботно руша все то, что мы сочтем за пустяки? Дает ли нам любовь такое право подстерегать в ночи чужую страсть и, переполнясь злобною отравой, любимую безжалостно проклясть и называть ее рабой лукавой за то, что не с тобой пришлось ей пасть? Я был и глух и слеп к своим потерям, я знал лишь то, что мне твердила кровь. Увы, мы, как всегда, совсем не верим, что может все простить одна любовь … Я не хочу влезать насильно в терем, пока его ты не откроешь вновь … Детям Все для них: и Солнце и улыбки И веселый, яркий шум Весны. Может быть, они сотрут ошибки, Те, что нами в жизни свершены. Боже! Дай взойти им в поле рожью, Васильками, тысячью цветов, Не узнав, какому бездорожью Расточались силы их отцов. Пусть звучат торжественно и звонко Детский говор, смех и топот ног. Потому что в эти дни ребенка Улыбнулся в небе хмурый Бог. «Богомольная и пьяная…» Богомольная и пьяная, От экстаза покаяния, До отчаянья неверия Ты метешься издавна… Необъятная, смутьянная, На кресте богоискания, С темнотою суеверия — Это ты — моя страна… Это ты, порывно дикая, Русь — монахиня гулящая, С самогонкой богомолица, Изошедшая в скорбях. Не за эту ль скорбь великую Пречестная Мать Скорбящая Снизошла к твоим околицам С Сыном Божьим на руках? «Я всегда, всегда душою с теми…»
Я всегда, всегда душою с теми, Кто мне дорог и кого люблю. Потому что мысль сильней, чем время, И пространство ей целует стремя — Ей простор, как в море кораблю. Только в нашей оболочке бренной Много силы, гнущей до земли, И не каждый слышит мыслью пленной Души тех, томящихся в дали, И не каждый видит груз священный, Постоянный, вечный, неизменный, Что везут с собою корабли. «Говорим презрительно: мещанское счастье…» Говорим презрительно: «мещанское счастье, Жена, дети, кухня, пеленки … Но отчего в осеннее ненастье Детские голоса так звонки? Говорим испуганно: «Петля навеки! Копеечные расчеты, вечное корпенье…» Но отчего в каждом человеке Смутное к семье тяготенье? И у каждого бывают такие мгновенья, Что отдал бы все на свете, Только бы было это вечное корпенье, Жена, пеленки, дети… «Подошла, как облачко талое…» Подошла, как облачко талое, Поцелуем коснулась спящего. Это счастье — такое малое — Светлее, ясней настоящего. Ведь в него незаметно вложено Оправданье несовершонному: Ты, целуя, простила сонному То, что будет им уничтожено. Забывается все бывалое, Безобразна явь настоящего… Только счастье малое, малое Остается на лбу у спящего. «Сколько мне стоило горьких усилий…» Сколько мне стоило горьких усилий Сердце зарыть в бытие, Только нашла ты под кучею пыли Детское сердце мое. Но не взяла, а сказала с тревогой: «Как оно бьется опять! Этой большою и скорбной дорогой Мог ты его потерять! Значит, не тронуто игом советским, Значит, щадила война, Если осталось по-прежнему детским, Так же, как в те времена.» Я не сумею ответить словами На нерешимый вопрос, Как через кровь, через пытки и пламя Сердце я целым пронес. Стоит ли трогать минувшие были Даже во имя твое, Если забыла ты вынуть из пыли Детское сердце мое? |
