«Здесь Тютчев жил, здесь он встречался с Гейне…» Здесь Тютчев жил, здесь он встречался с Гейне; Взволнован величавой стариной Я прохожу почти благоговейно По улицам, разрушенным войной. И, поднимаясь к призрачным вершинам, Я забываю то, что жизнь не та, Что мир отравлен кровью и бензином, И в подземелье спряталась мечта. Здесь по пути последних вдохновений Меня водила нежная рука, Здесь я был счастлив несколько мгновений, За них судьбе готов отдать века! 1947 «Когда стихает чувственная вьюга…» Когда стихает чувственная вьюга, Где кровью холод прошлого согрет, Закрыв глаза, ты вспоминаешь друга, Которого с тобою больше нет. Воспоминанья ничего не значут, Но их ресницами закрыть нельзя. Ведь все равно под ними плачут, плачут Бессонные, бесслезные глаза. Нет, не о друге… Что на свете дружба? Не о чужой любви, ушедшей вдаль, А лишь о том, что в жизни все не нужно, Что этого ненужного не жаль. 1947 «Это все неправда и неверно…» Это все неправда и неверно, То, что ты со мной не заодно. Я тебя люблю нелицемерно, Просто, ясно, верно и давно. Как бы ни бросали нас событья, Разделяя мертвою стеной, Ты ведь знаешь: должен приходить я Отовсюду лишь к тебе одной. «Я не знаю, что тебе сказать…» Я не знаю, что тебе сказать, Если нас столкнет внезапный случай… Старого мне повторять нельзя, Новой лжи еще я не научен. Да и прошлому наперекор Захлестнется сердце новой злобой, И совсем не хочется мне, чтобы Прозвучала встреча, как укор. Нет, уж лучше так, без всяких встреч, Боль души заковывая в строчки, Одиноко и спокойно жечь Прошлого ненужные кусочки. 1947 «Я знаю: лишь сумрачным тучам…» Я знаю: лишь сумрачным тучам Владеть неизбежной судьбой… Я к жизни цыганской приучен, Приучен к разлуке с тобой. И в комнате — серой коробке Бродячей моей нищеты Твой голос и грустный и робкий Звучит средь ночной пустоты. Как будто в покинутом зале, Где кончился киносеанс, И жизнь, и любовь отзвучали, Как пошлый цыганский романс. 1947 «Мой голос останется с вами…»
Мой голос останется с вами, Простыми словами споет — Был с вами, любил вас, и вами Все, что написал он — живет. Пусть то, что скажу — безрассудно, Но только не скажешь ясней: Быть первой любовью — нетрудно, Последней — гораздо трудней! «Я вновь отравлен шумом городским…» Я вновь отравлен шумом городским, В котором ты — как тихая лампада. И сердце разорвалось на куски От прошлого, которого не надо. Нет, я не святотатец, и храню Воспоминанья с нежностью и мукой. Но не зажечься прежнему огню, Потушенному длительной разлукой. Ты спрашиваешь: почему молчу? Я болен прошлым, и изнемогая Забыть в уединении хочу Мучительное слово: дорогая… Оно звучит чем дальше — тем печальней, И только лишь входя в последний дом, Пойму, произнеся его с трудом, Что ты была одна в дороге дальней Звездою путеводной и крестом… 1947 Липы Опять они, сквозь городские хрипы, Сквозь дым и вонь и въедливую гарь Благоухают, расцветая, липы, — Ты помнишь их, любимая, как встарь. Они бросают желтые браслеты На мостовую, грея боль камней… Мы тоже были в эти дни согреты Последней радостью шатающихся дней. Опять они в своем чудесном цвете Совсем, как там, благоухают вновь, Но — понимаешь — были те — не эти, Как и не та к тебе моя любовь… А может быть я вспоминать не вправе Ни лип, ни счастья… знаешь… ничего… Я тоже там любовь мою оставил Под липами у дома твоего. 1947 «Я жизнь свою прожил…» Я жизнь свою прожил Ненужно и бледно, И вот, когда время Пришло умирать, Блеснула ты мне Красотою победной, И хочется жизнь мою Снова начать… И в сердце запели Победные трубы, Я молод и с плеч своих Годы свалю. И кажется мне, Что любимые губы Так тихо и нежно Мне скажут: «люблю»… Увы, понапрасну Я снова взволнован. И годы смеются В ночной тишине… Как больно, как горько, Что нежное слово Ты скажешь другому, Но… только не мне. 1947 |
