Я через ветер родину мою
Воспринимаю сердцем, духом, телом.
Он мне поет и я ему пою,
Мы одиноки в мире опустелом.
Наверно я без родины умру,
Умру без родины любимой и знакомой,
И так же будут избы на ветру
Кивать прохожим жухлою соломой.
А может быть, соломы больше нет,
И избы кроют там железом, толем,
Что ж мне шуршать соломой прежних лет
Над жизненным, давно прожитым полем?
И родина как будто бы не та —
Расцвет ли это иль другое что-то —
Не видя самому, так не сказать спроста
По сведеньям газетного отчета.
Один кричит, что все — тюрьма и плен,
Другой вещает: все у них чудесно,
Но дальше этих толстых личных стен
Им ничего, конечно, не известно.
Нет, ты пойми сквозь толщину стены
Сердца людей, их радость и несчастья,
А не смотри на них со стороны
Как лютый враг иль верный соучастник.
И для меня совсем не в том вопрос,
Не в тракторе, соломе или тесе, —
А так же ли народ душою прост,
И так же ли в душе он правду носит?
Я рад, что там какой-нибудь Сысой
Постиг прогресс, и, прежнему на смену
На луг выходит утром не с косой,
А паровой машиной косит сено.
Но… разве лишь в машине вся беда?
Мне наплевать на все сенокосилки,
Машинами ли живы мы всегда,
И в них ли скрыты счастья предпосылки?
Я только ветру верю одному,
Когда ко мне он с севера подует,
И только ветер сердцу моему
Поет о том, что родину волнует…
А он поет, поет и говорит,
Что на Руси, минуя все колхозы,
Неугасимый вечный свет горит,
И зреет рожь, и расцветают розы…
Не волей тех, кто взялся Русь вести
В наморднике к марксистским идеалам,
А потому, что Русь должна цвести,
И им и нам, великим или малым.
И я скажу: мне вовсе дела нет,
Кто в церковь ходит — юноши ль, старушки,
Мне важно то, что больше сотни лет
Там жив поэт, что носит имя: ПУШКИН.
