Почтовый ящик загрустил В московской лиственной аллее. Но вот письмо я опустил, — Лети, — сказал ему, — скорее! — Мне в самый раз такой приказ, — Письмо из ящика сказало. И в даль отправилось тотчас От Ярославского вокзала. 1977 * * * Низинные и заливные, Зеленые и вороные, Стоят луга во всей красе, Вдали от пыли и шоссе. Луга! Какое загляденье, Какое доброе гуденье Распространяет добрый шмель, Настроивший виолончель. Меня волнует и поныне Чуть горьковатый дух полыни, И мать-земля, его родив, Сказала нам, что он правдив. Иду поречными лугами, Где ястреб надо мной кругами, И время мне сказать пришло, Что над землей витает зло. Но я напрасно огорчался, Уж выстрел над землей раздался, Разбойник падает в траву, Очистив неба синеву. 1977 * * * В моей мелодии минор, Который все сильней с годами. За речкой лес глухонемой, Река, придавленная льдами. Такая тишь. В ушах звенит Тугая тетива пространства. Под темной елью лось стоит, Большой, таинственный, прекрасный. Я вижу, что и он другой, Чем был в июне. Как печально, Зверь, в сущности немолодой, Один в лесу рассвет встречает. Синичка выронила: — Пинь! — И прянул великан ушами И в снежную лесную стынь Пошел широкими шагами. Куда ты? Ничего в ответ. И нет его в одно мгновенье. И пролилась на свежий след Мелодия исчезновенья. 1977 * * * О молодость! Ты многокрыла, как стая. О молодость! Ты многорука, как боги. Бывало, любимой Коснешься устами, И сердце, как колокол, В сладкой тревоге. Свечение звезд И шумление сена, Два сильных, Два юных, Любовь как арена. И ты в ней не раб, А хозяин всевластный, Самсон-богатырь И царевич прекрасный! О, если б вернуться На старые трассы! Увы! Невозможно, Порывы напрасны. И горькая мудрость Глаголет чуть слышно: — Для мертвых готова Сосновая крышка! И все же Не надо мне схимы смиренья, Поставьте на скатерть Цветущей сирени. Да здравствует море У мыса Пицунды, Да здравствует жизнь До последней секунды! 1977 * * * Иконописная такая, Владимирская с ног до головы, Кокетничая и лукавя, Коснулась пятками травы. Пошла в березовую рощу, Открыто парня позвала. Вот посмотреть бы, что за теща Такую девку родила! 1977 * * * Нежность во мне растет, Поливай ее солнцем и лаской, Не согруби, не задень ее Словом обидным! Не урони — тонкий хрусталь разобьется, Не затопчи — трава на лугу беззащитна, Нежность мою береги, Это твой и мой заповедник! 1977 * * * Мне нравятся подвески бересклета, Горящие в осенний холод, в стынь. Такие же носила ты все лето, Идешь, бывало, а они: динь-динь! Динь-динь! — звенят так нежно, невесомо, Как тихая синичка в сентябре. Я так люблю рассматривать их дома, Когда густеет сумрак на дворе. Я иногда прошу тебя: — Померяй! — Ты к зеркалу, и там твое лицо. Оно горит вечернею Венерой И послано ко мне самим творцом. В лесу осеннем невозможно грустно, Сквозь сизый мрак намечен солнца диск, И так пустынно, дико, захолустно, И невозможно грустен чей-то писк. Качаются сережки бересклета, Дрозды рябину яростно клюют. Знакомая осенняя примета Мне говорит: — Спеши домой, там ждут! 1977 |
