И хочется жить и грустить, и лениво лежать, И медленно думать о чем-то, на то и рассудок, И после большой передышки влюбленно бежать К черте горизонта, окрашенной в цвет незабудок. 1972 Зимний выход
Не верится, что лета больше нет! Ау! Откликнись, иволга залетная! А лес уже по-зимнему одет, Синичка, а не иволга зовет меня. Не верится, что лед сковал реку, Вода на резкий холод обижается. В кустах замерзло звонкое «ку-ку», Зато уж «кукареку» продолжается! Зима! В твоих высоких теремах Полно мехов собольих, горностаевых. Люблю я исполинский твой размах, И не грызут меня зимой раскаянья. Я лето прожил в праведных трудах. Летал, читал, встречался с лесорубами. Бывал на тех местах, где нефть, руда, С бурильщиками Севера орудовал. Суровые ладони рыбаков Мне руку жали по-рыбачьи истово. Я не придумал это, я таков, Стихи мои — моя прямая исповедь. И мне теперь так нравится зима Обличием своим и добрым именем. И захожу я в чудо-терема, Покрытые прекрасным белым инеем. Ау! Зайчишка-плут, ну, покажись, Пройдись своей нетореной дорогою. Прекрасен этот мир, прекрасна жизнь, Кто не согласен, тот теряет многое! 1972 Севан Севан сердился, бил по крыльям катера, Окатывал холодною водой. От этого к нему моя симпатия Росла, как белый гребень над волной. — А почему ты буйствуешь? Скажи мне! Тебе чего — не нравится восток? — А потому, что я не в том режиме, В котором умудрил меня господь. Мой уровень трагически понижен, Бездарно вспорот каменный живот. Бессмыслицу большую в этом вижу, Во мне обида кровная живет! Ломался изумруд воды чистейший, Оскаливался волком вдалеке. Севан себя, как пьяный парень, тешил, Бил вдохновенно стекла в кабаке. Бушуй, бушуй, пространство голубое, Тем более, что утешенья нет. Трагично обмеление любое — Севан ли это иль Большой Поэт! 1972 Асмик Имя твое в переводе на русский — жасмин. Майский цветок, опьяняюще милый и мятный. Это мне все пожилой армянин объяснил И хитровато спросил: — Ты влюбился в армянку? Стадо волос твоих вышло пастись и гулять, Словно овечья отара на плечи спустилась. Ты никому не позволишь его загонять! Только сама! И поэтому мне загрустилось. Как ты легко наступаешь на новенький трап, Как тебе машут влюбленно и мама, и папа, и тетя. Как я, моя дорогая, и ветрен и слаб, Если глазами слежу за тобой в самолете. Ты прочитала с тревогой: — Ремни застегнуть! — «Значит, опасно. А вдруг в высоте разобьешься?» Молодость — смелость. И вот уже юная грудь Дышит спокойно, в ты, моя радость, смеешься! Вот и летим! А под нами Кавказский хребет. Крылья державы надежны! Родная, не бойся! Только одно и мешает что разница лет, Двадцать тебе, мне почти что в три раза побольше. Я говорю себе: — Хватит смотреть, не смущай! И прекрати поскорей переглядки с младенцем! Молодость, молодость! Девушка! Мята и май, Не убивайте меня! Подарите улыбку с надеждой! 1972 * * * Что-то женское живет в березе белой, Что-то нежное исходит от ствола. Подхожу я к ней стыдливо-оробелый, Одного боюсь, вдруг скажет: — Не звала! Попрошу я у березоньки прощенья, Опущу глаза и стану отходить, И взгляну на недоступное виденье, И начну на расстоянии любить. Буду песни петь ей постоянно, Бескорыстно славить красоту, Только бы березка осиянно Подымалась гордо в высоту! 1972 Поющий памятник Неслыханно, чтоб памятник запел! Но было так. Я лично это слышал. Не для луны, не для небесных тел Он ночью на опушку леса вышел. Весь день томился на большой жаре И раскалился всем своим металлом. Не в окруженье лета, в январе Уставшая душа его летала. Он звал к себе живых, земных людей Звенящим алюминием конструкций. Губами горя он кричал: — Скорей! От жажды и жары сосуды рвутся! |
