Во что он верил, пугаясь во взглядах?

Скорей всего — в назначенный порядок.

Где ясно всё, где мир жесток и розов,

Где никогда не задают вопросов…

Или короче — в твёрдые начала,

В то, что его над жизнью возвышало,

Что вдруг пред ним открыло путь и дали,

Чему основы знал не он, а Сталин.

…И в этом состоянье очумелом

Мы жили все. И шли к чужим пределам,

И, падая в бесславье с гребня славы,

Смотрели тупо, как горит Варшава,

Как Сталин ждёт, что Гитлер уничтожит

Тех, с кем и он потом не ладить может…

А позже с тем же, в танках, в ночь без света,

Спешили в Прагу, чтоб закрыть газеты.

Так МЫ живём… Летим, как в клубах пыли.

Топча весь мир… За что? Зачем?.. — Забыли!

Но НАС — несёт… И всё НАМ мало!.. Мало!..

И гибнет всё, на чём бы жизнь стояла,

И гибнем МЫ, зверея, как стихия.

И лжём! — чтоб думал мир, что МЫ другие.

И спятил мир, обманут НАШЕЙ ложью,

И, доверяясь НАМ, звереет тоже.

И кажется, что чёрт завёл машину

Внутри Земли… И бросил ключ в пучину.

И крутит НАС. Мелькают, вместе слиты,

И Пешт, и Прага, и пустые плиты,

И я, и Член Военного Совета,

Хоть он следит, чтоб не открылось это.

А что — не знает… Ложь неся как знамя,

Он сам обманут… Может быть, и НАМИ.

Кем были МЫ?.. Не всё ль равно, кем были?

Мы все черты давно переступили,

И — нет конца… Всё лжём, зовём куда-то.

И с каждым днём всё дальше час расплаты,

Но всё страшней… И возвращенья нету.

И верят НАМ… И хуже топи это.

И вырваться нельзя своею силой…

Спаси, Господь!.. Прости нас

                и помилуй!..

«Воронок» развернулся.

Приказали сойти.

Переулок уткнулся

В запасные пути.

Выступают из мрака

Рельсы… Скоро гуртом

Мы по ним к вагонзаку,

Спотыкаясь, пройдём.

С сундучками, мешками —

Всем своим, что с собой.

Будет часто пинками

Подбодрять нас конвой.

Будет бег — не как в детстве:

С грузом тяжко бежать.

И всё время хотеться

Будет — руки разжать.

Тяжесть выпустив, бросить,

Кончить споры с судьбой.

Ни к чему нам тут вовсе

Всё своё, что с собой.

Пьём до капли из чаши!

Сбиты все колеи.

Что тут может быть «наше»,

Раз и мы — не свои?

Но толпою хрипящей

(«Мы» пока ещё — мы)

Всё ж мы вещи дотащим

До вагона-тюрьмы.

Взгромоздимся и стихнем,

Словно найден покой,

Словно цели достигнув

После гонки такой.

И как впрямь отдыхая

Без надежд и без слёз

От надрывного лая

И внезапных угроз.

Словно все мы не смяты,

Не на крайней черте, —

Просто едем куда-то

В тесноте, в духоте.

Словно будет там лучше

И просторней, чем тут.

Да и нас не чтоб мучить —

Для другого везут.

Для другого? — Едва ли!

Впрочем — это потом.

А сейчас мы в начале —

В переулке пустом,

Где сдаёт поимённо

Нас по спискам зэка

Вертухаю с вагона

Вертухай с «воронка».

Ждём спокойно сигнала,

Обживаем режим

И покуда не знаем,

Что сейчас — побежим.

Он нам кажется ширью,

Даже волей самой, —

Этот пункт меж Сибирью

И Лубянской тюрьмой.

Эта с городом встреча,

Хоть вокруг ни души.

Хоть вокруг только вечер

В привокзальной глуши.

И простая работа

Двух конвойных бригад.

Передача по счёту

Нас — как бочек на склад.

…Но пока — в предвкушенье

Новой, страшной главы —

Я стою в окруженье

Предосенней Москвы.

И души в ней не чая —

Сразу зренье и слух, —

Всю её ощущаю

Вёрст на десять вокруг.

Всё, что грезилось, было,

Что дала, чем взяла —

Вдохновила, влюбила,

Подняла, предала.