Наоборот — как долг велит Державе,

Она искала подтвержденья в славе

И памятники ставила в столице

Тем, кто помог ей от врагов отбиться, —

Чтоб жить без нас, без дури вдохновенной,

Жить, не страшась судьбы обыкновенной, —

Кадя, как люди, из приличья Марсу:

Без бранной славы что за государство?

Пусть кто другой, а мы судить не можем,

Велик ли в том размах или ничтожен.

Что ведаем в своём упорстве диком

Мы о величье? — Грех наш был великим.

Да, грех… И наш — хоть мы всегда роптали.

Но понимали ль мы, о чём мечтали?

Вот Латвия. Мы — здесь. Мечты — не всуе…

Что ж грустный Братским кладбищем брожу я?

…На серых плитах — имена и даты.

Тишь. Спят в строю латышские солдаты,

Носившие в бою НЕ НАШЕ знамя,

Погибшие, возможно, в схватках с НАМИ.

…Они молчат, я надписи читаю.

Здесь — всё другое, здесь — страна другая.

Здесь — занята, как встарь, сама собою, —

Она упрямо чтит своих героев.

Вокруг на плитах имена убитых,

Что ж нет имён на некоторых плитах?

Они — пусты. Их вид предельно гладок.

Поверхность — стёрта… Наведён порядок

И в царстве мёртвых… Спавший под плитою,

Как оказалось, памяти не стоит.

Он к нам до смерти относился худо

И как бы депортирован отсюда.

Всё это — Сталин… Все упрёки — мимо.

Но кем мы сами были? Что несли мы?

Что отняли у всех? И что им дали?

И кем бы стали, если бы не Сталин?

И без него — чем, кроме дальней Цели,

Мы сами в жизни дорожить умели?

И как мы сами жили в эти годы,

Когда он депортировал народы?..

…Что в этом «МЫ!»? Намёк ли на Идею,

С которой чем честней мы, тем грешнее?

Наверно — так. Но сам не знаю, прав ли?

Кто был честней, тот был от дел отставлен.

И всё же — «МЫ»!.. Все! — кто сложней, кто проще.

Был общим страх у нас, и грех был общим.

«МЫ» — это мы — пустая злая сила,

В которую судьба нас всех сплотила.

МЫ — жизнь творим. Нам суд ничей не страшен,

Плевать, что это кладбище — НЕ НАШЕ.

Оно — мемориал, и он — освоен:

Обязан каждый памятник, как воин,

Служить лишь НАМ. Лишь МЫ одни по праву

Наследники любой геройской славы.

«МЫ» — это мы…

         Лежит плита над мёртвым,

И на плите цветок, хоть имя стёрто.

Знать, кто-то здесь бывает временами,

Кому плита без букв — не просто камень;

И кто глазами строгими своими

Читает вновь на ней всё то же имя, —

Знакомое ему, а нам чужое…

Кто в снах тяжёлых видит нас с тобою

И ту плиту… И ненавидит страстно…

…А кто другого ждал — тот ждал напрасно.

В его глазах — всегда пустые плиты.

Жаль, от него навек сегодня скрыты

Мы. Наша боль, все взрывы нашей воли…

Проклятье века — разобщённость боли.

Плевать ему теперь на наши взрывы…

Что делать? Жизнь не слишком справедлива,

И лучше быть поосторожней с нею…

…Средь старых плит есть плиты поновее.

Взгляни на них, и мир качнётся, рушась.

Латинский шрифт: «Бобровс», «Петровс», «Кирюшинс»…

Бобров… Петров… Так!.. Только так вас звали.

Чужих обличий вы не надевали,

Не прятались за них на поле бранном.

Вы невиновны в начертанье странном

Своих фамилий… Долг исполнив честно,

Не вы себе избрали это место.

Привыкнув за войну к судьбе солдатской,

Могли б вы дальше спать в могиле братской,

А спите здесь меж этих плит немилых,

На кладбище чужом, в чужих могилах,

Где кто-то спал до вас, нам жить мешая,

Где ваш покой смущает боль чужая,

Как будто вы виной… А вы — солдаты.

Вы ни пред кем ни в чём не виноваты.

Вселил вас силой на жилплощадь эту

Без спросу Член Военного Совета

Иль кто-то равный, ведавший уделом…

И вряд ли сознавал он, что он делал.

Он только знал, что есть на то Решенье,

Как в прошлом был приказ о возвышенье

Его внезапном… И как вся карьера,

Весь опыт жизни и основа веры.

Да, мать его седою здесь бы стала…

Но ведь она была всегда отсталой,

Неграмотной… И всех жалела глупо.

Ну где ей знать, что трупы — только трупы,

А жизнь — борьба… Всё, что, спеша к вершинам,

Усвоил сын, хоть был хорошим сыном.

— Ещё б живых жалеть… А трупы — ладно! —

Пусть служат агитации наглядной.

Простите НАС, лишённые покоя!

За всю планету пав на поле боя,

Лежите каждый вы в чужой могиле,

Как будто вы своих не заслужили.

И мимо вас, не подавая виду,

Проносят люди горечь и обиду,

Глядят на вас… И тяжек взгляд… И — всё же

Простите НАС… Его простите тоже.

Простите… Не со зла он делал это.

Он просто точно знал, что Бога — нету.

Кто предсказать бы мог, чем станет позже

Российских бар игривое безбожье,

И «либерте», и опьянённость Целью!..

У них был хмель, у нас — всю жизнь похмелье.

Над нами он, свой долг блюдущий строго.

Но в чём он видел долг, служа не Богу?