Русской интеллигенции Вьюга воет тончайшей свирелью, И давно уложили детей… Только Пушкин читает ноэли Вольнодумцам неясных мастей. Бьют в ладоши и «браво». А вскоре Ветер севера трупы качал. С этих дней и пошло твоё горе, Твоя радость, тоска и печаль. И пошло — сквозь снега и заносы, По годам летних засух и гроз… Сколько было великих вопросов, Принимавшихся всеми всерьёз! Ты в кровавых исканьях металась, Цель забыв, затеряв вдалеке, Но всегда о хорошем мечтала Хоть за стойкою вдрызг в кабаке — Трижды ругана, трижды воспета, Вечно в страсти, всегда на краю… За твою необузданность эту Я, быть может, тебя и люблю. Я могу вдруг упасть, опуститься И возвыситься, дух затая, Потому что во мне будет биться Беспокойная жилка твоя. 1944 Смерть Пушкина Сначала не в одной груди Желанья мстить еще бурлили, Но прозревали: навредит! И, образумившись, не мстили. Летели кони, будто вихрь, В копытном цокоте: «Надейся!..» То о красавицах своих Мечтали пьяные гвардейцы… Всё — как обычно… Но в тиши Прадедовского кабинета Ломаются карандаши У сумасшедшего корнета. Он очумел. Он морщит лоб, Шепча слова… А трактом Псковским Уносят кони чёрный гроб Навеки спрятать в Святогорском. Пусть неусыпный бабкин глаз Следит за офицером пылким, Стихи загонят на Кавказ — И это будет мягкой ссылкой. А прочих жизнь манит, зовёт. Балы, шампанское, пирушки… И наплевать, что не живёт — Как жил вчера — на Мойке Пушкин. И будто не был он убит. Скакали пьяные гвардейцы, И в частом цокоте копыт Им так же слышалось: «Надейся!..» И лишь в далёких рудниках При этой вести, бросив дело, Рванулись руки… И слегка Кандальным звоном зазвенело. 1944 Кропоткин Всё было днём… Беседы… Сходки… Но вот армяк мужицкий снят, И вот он снова — князь Кропоткин, Как все вокруг — аристократ. И вновь сам чёрт ему не страшен: Он за бокалом пьёт бокал. Как будто снова камер-пажем Попал на юношеский бал. И снова нет беды в России, А в жизни смысл один — гулять. Как будто впрямь друзья другие Не ждут к себе его опять… И здесь друзья! Но только не с кем Поговорить сейчас про то, Что трижды встретился на Невском Субъект в гороховом пальто. И всё подряд! Вчера под вечер, Сегодня днём и поутру… Приметы — тьфу! Но эти встречи Бывают только не к добру. Пускай! Веселью не противясь, Средь однокашников своих Пирует князь, богач, счастливец, Потомок Рюрика, жених. 1944 * * *
Я раньше видел ясно, как с экрана, Что взрослым стал и перестал глупить, Но, к сожаленью, никакие раны Меня мальчишкой не отучат быть. И даже то, что раньше, чем в журнале, Вполне возможно, буду я в гробу, Что я любил, а женщины гадали На чёт и нечет, на мою судьбу. Упрямая направленность движений, В увечиях и ссадинах бока. На кой оно мне чёрт? Ведь я ж не гений — И ведь мои стихи не на века. Сто раз решал я жить легко и просто, Забыть про всё, обресть покой земной… Но каждый раз меня в единоборство Ведёт судьба, решённая не мной. И всё равно — в грядущем — новый автор Расскажет, как назад немало лет С провинциальною тоской о правде Метался по Москве один поэт. 1947 В НАШИ ТРУДНЫЕ ВРЕМЕНА * * * О Господи! Как я хочу умереть, Ведь это не жизнь, а кошмарная бредь. Словами взывать я пытался сперва, Но в стенках тюремных завязли слова. О Господи, как мне не хочется жить! Всю жизнь о неправедной каре тужить. Я мир в себе нёс — Ты ведь знаешь какой! А нынче остался с одною тоской. С тоскою, которая памяти гнёт, Которая спать по ночам не даёт. Тоска бы исчезла, когда б я сумел Спокойно принять небогатый удел, Решить, что мечты — это призрак и дым, И думать о том, чтобы выжить любым. Я стал бы спокойней, я стал бы бедней И помнить не стал бы наполненных дней. |
