Вразнос, всё дальше, в пропасть, в ад. Без нас. Но длятся наши муки… Ведь наши дети в нём сидят, И жмутся к стёклам наши внуки. 1989 Наше время Несли мы лжи и бедствий бремя, Меняли, тешась, миф на миф. А самый гордый, «Наше Время», Был вечен — временность затмив. Само величие крушенья Внушало нам сквозь гнёт стыда, Что пусть не наше поколенье, Но Наше Время — навсегда. А Наше Время, как ни странно, Как просто время — вдруг прошло. На неизлеченные раны Забвенье пластырем легло. Но доверять забвенью рано, Хоть Наше Время — век иной. Все неизлеченные раны Всё так же грозно копят гной. 20 мая 1988 СТИХИ ПОСЛЕДНИХ ЛЕТ Попытка начала Страх временности — вкуса бремя. И как за временность судить, Раз ей по силам нынче время Само — затмить иль прекратить. Сменить бы бремя на беспечность — Вздыхать, порхать, огнём гореть. И вдруг сквозь это в чём-то вечность Почти случайно рассмотреть. Ах, временность!.. Концы… начала… — Всё здесь. Всё быт одной поры… …Но в наши дни она пленяла Соблазнами другой игры. И властью путать всё, внушая, Что видим свет за плотной тьмой, Энтузиазмом окружая Наш дух, как огненной тюрьмой. Ах, временность!.. Ах, вера в благо! Борьбы и веры жаркий вихрь. А рядом трупы у продмага И мухи панцирем на них. Комната Мандельштама Когда Мандельштаму дали комнату, венгерский писатель Матэ Залка, комбриг, в будущем — легендарный «генерал Лукач», заявил по этому поводу протест. По мемуарам Н. Я. Мандельштам Незаметно, но всё ж упрямо Революции выцветают. Дали комнату Мандельштаму — Фальшь, как плесень, дух разъедает… Ни к чему ордена и шрамы. Всюду стройки, а тянет в пьянство. Дали комнату Мандельштаму — Уступили опять мещанству. Всё не так, как было когда-то. Стихли даже все перепалки. …И сошлись погрустить ребята У товарища Матэ Залки. Хоть комбриг он, и пишет книги, Славный век ими вместе прожит. И его нашей жизни сдвиги Так же радуют и тревожат… Он молчит, ни на что не ропщет. Но при случае спросит прямо: «Как так вышло, что вы жилплощадь Дали этому… Мандельштаму? Вы, наверно, забыли, где вы! Что за наглость — давать квартиры Не поэтам борьбы и гнева, А жрецам буржуазной лиры. Как вам хочется бросить кость им, Приобщиться, пусть ненадолго. Коммунисты вы? Хватит! Бросьте! Обыватели вы, и только». Не ответят… Но их изнанка Вся всплывёт — когда ночью чистой Из той комнаты на Лубянку Мандельштама свезут чекисты… Наша истина — меч разящий!.. Пусть пощады чужой не просит!.. …А чекисты теперь всё чаще Так же точно своих увозят. Муть на сердце, но в мыслях — строго: Всё издержки, на солнце пятна. Минут годы. В конце дороги Что-то станет и им понятно. Нет, не то, что за гонку в небыль Так взимается неустойка… Лишь одно: штурмовали небо — Взяли лагерную помойку… Но и это поймут не скоро, Хоть и боль будет жечь упрямо: Как же так — сажать без разбору Коммунистов и Мандельштама? Тех, кто полон лишь сам собою, С храбро шедшими в бой за братство… Святотатство!.. Но дух наш стоек. И комбриг снесёт святотатство. Он не сдастся… Но всё на свете Вдруг ощерится неприятно. И в Испанию он уедет — Снова видеть врага понятным… И забыть про те казематы, Где и нынче идут дознанья. Где, быть может, его ребята На него дают показанья. Растворить в пулемётном треске Подозренья и основанья. И погибнет он под Уэской, Страшной правды не сознавая. Веря в то же: в свои-чужие, В то же право силы рабочей, Той, которой поэты в России Не нужны, а квартиры — очень! |
