Пусть этой песни нет грустнее, На чёрный день средь бела дня Меня друзья снабдили ею… В Москве любили все меня. А здесь вокруг одни оливы, И я, от близких вдалеке, Её сегодня в Тель-Авиве Пою на местном языке. Католик рядом служит мессу, А я — я брежу наяву: Там за волнами спит Одесса, Где утром поезд на Москву. Куда, куда от мыслей скроюсь! Моей тоски пропал предел. Эх, сесть бы, сесть бы в этот поезд, Сходить на час бы в ЦДЛ. Там есть друзья, хоть нет Синая. Там знал я счастье и почёт. Там вновь кого-то зажимают, О ком-то лгут, — и жизнь течёт. А здесь повсюду дух нечистый, Конец крутой моей судьбы. — Трудись! — кричат мне сионисты, А я, как встарь, хочу борьбы. Бороться можно тут открыто, Но это мне — как в горло нож: Когда вокруг одни семиты, Антисемита хрен найдёшь. А там вся жизнь страстями дышит, Там каждый день вестями нов. Там до сих пор живёт и пишет Мой враг любимый В. Смирнов. На чём теперь я успокоюсь? Душа томится не у дел. Эх, сесть бы, сесть бы в этот поезд, Сходить на час бы в ЦДЛ. Я б нынче выпил, да неловко. Вся жизнь мне стала немила Здесь пьют одну лишь пейсаховку. А Пасха — месяц как прошла. И пейсаховка слабовата, Хоть с ней я тоже сел на мель. Она для русского солдата Почти что клюквенный кисель. Опять, опять подходит вечер. Что делать мне с моей тоской? Решусь — и выпью что покрепче! — Пусть сионисты скажут: «Гой!» Как надо мною подшутили, Мне б жить в Москве или в Крыму… Там вновь кого-то посадили… Как я завидую ему! Но почему-то мучит совесть, Что сам я жив, здоров и цел. Эх, сесть бы, сесть бы в скорый поезд, Сходить на час бы в ЦДЛ. 1972 Дьяволиада В мире нет ни норм, ни правил. Потому, поправ Закон, Бунтовщик отпетый, дьявол, Бога сверг и сел на трон. Бог во сне был связан ловко, Обвинён, что стал не свят, И за то на перековку На работу послан в Ад. Чёрт продумал все детали, В деле чист остался он: Сами ангелы восстали, Усадив его на трон. Сел. Глядит: луна и звёзды. Соловей поёт в тиши… Рай — и всё… Прохлада… Воздух… Нет котлов… Живи. Дыши. Натянул он Божью тогу, Божьи выучил слова. И Земля жила без Бога, Как при Боге, — день иль два. Но рвалась концов с концами Связь… Сгущался в душах мрак. Управлять из тьмы сердцами Дьявол мог, а Бог — никак. Хоть свята Его идея, Хоть и духом Он богат, Слишком Он прямолинеен По природе… Слишком свят. Но и дьявол, ставши главным, Не вспарил, а даже сник: Не умеет править явно, — Слишком к хитростям привык. Да и с внешностью непросто, С ней на троне — как в тюрьме: Нет в портрете благородства При нахальстве и уме. Нет сиянья… Всё другое: Хвост… Рога… Престранный вид. Да и духом беспокоен, Как-то… ёрзая сидит. Прозревать он понемножку Стал, как труден Божий быт. Да… Подставить Богу ножку Не хитрей, чем Богом быть. Надоело скоро чёрту Пропадать в чужой судьбе. И привыкший всюду портить, Стал он портить сам себе. В чине Бога всё возможно, А у чёрта юный пыл. Мыслей противоположных Ряд — он тут же совместил. Грани стёр любви и блуда, Напустил на всё туман. А потом, что нету чуда, Стал внушать… Что всё обман. И нагадив сразу многим (Страсть осилить мочи нет), Хоть себя назначил Богом, Объявил, что Бога нет. «Пусть фантазию умерят! Что мне бабья трескотня? Пусть в меня открыто верят — Не как в Бога — как в меня!» |
