На восставший Париж
наступают войска из Версаля.
Коммунары дерутся,
но только их мало в строю…
Вот стихает пальба.
Баррикады последние пали.
Девятнадцатый век
погружается в старость свою…
Свирепеют суды.
Что ж!
Парламент одобрит расстрелы.
Рукоплещет — республика!
Всё теперь начистоту.
Девятнадцатый век
ощущает развитью пределы
И стреляет по тем,
кто посмел перейти за черту…
Но прийти в равновесие
вскорости всё обещает.
Равновесие это
он больше не даст разболтать.
Девятнадцатый век
с голубыми мечтами кончает…
Он достиг своего.
Он о большем не хочет мечтать.
Да, парламент и хартии —
к этому люди привыкли.
И границы сословий —
от них уже нет ничего…
Век достиг своего.
Почему ж своего не достигли
Те, кто двигал его,
защищал баррикады его?
Все названия лгут.
И мечты не найдут примененья.
Почему ж это так?
Где ж тернистый закончится
путь?
Или вправду история
сводится вся
к уравненью,
Где меняется вид,
но вовек не меняется суть?
Век мечтал об одном.
Получилось, как видно, другое.
Но, не глядя на то,
утопая в уютном житье,
Девятнадцатый век
одного только хочет —
покоя,
И глядит сквозь очки,
сидя в кресле,
как добрый рантье…
Любит он справедливость.
Но только не в натиске бурном.
И сочувствует бедным.
Но всё-таки счастлив вполне…
И ему представляется мир
аккуратным,
культурным,
А природа прирученной —
в людях самих и вовне…
Словно это не в жизни,
а так,
в идиллической пьесе:
Все дороги — аллеи,
иных не бывает путей…
И рождается сказка
о добром
приличном Прогрессе —
О присяжном слуге
и заботливом друге людей.
Всюду правит Прогресс.
Все живут и разумно, и чисто.
Как наука велит,
удобрения вносятся в грунт…
Только бомбы зачем-то
швыряют в царей нигилисты.
Ну да это в России.
Там вечно холера иль бунт.
Там парламента нет.
И пока что вводить его рано.
Азиатский народ…
Но настанут когда-нибудь дни —
И прогресс просвещенья
захватит и дикие страны,
И приятною жизнью
тогда заживут и они…
Так освоенный мир
улыбается нежно и мило.
Только время идёт.
И в какие очки ни смотри,
Девятнадцатый век
оттесняют свирепые силы
И, ещё не раскрытые,
точат его изнутри…
Ещё сладкий дурман
обвевает мозги человека
Только страсти —
живут.
В них судьба.
И её не унять.
И жестокие правды
другого —
двадцатого века
Проступают уже —
хоть никто их не может понять…
Ну не так чтоб никто —
разговоры про крах неминучий
Входят в быт всё упорней,
но как ни ораторствуй тут,
Всё же трудно представить,
какие
сбираются
тучи
Над цветущей Европой,
где творчество,
право
и труд.
Как ещё уважается мысль,
воплощённая в слове…
Что бы ни было в ней,
это «чистая область ума».
Словно наше мышленье
не связано
с голосом крови,
Словно в нём притаиться не может
звериность и тьма…
Век свободы настал.
Будь свободным
и в области быта.
Будь свободен во всём!..
(Дым!
А вдруг от него
угоришь?..)
Доктор Фауст с любовницей
ездит на воды открыто,
Маргариту любовник
на месяц увозит в Париж.
Но от этих измен
вдруг не вспыхнут кровавые войны,
Честь ничья не задета…
(при чём тут и что это — честь?).
Это очень полезно,
разумно
и благопристойно.
В этом есть просвещённость
и вместе естественность есть.
Это — значит свобода.
(А может, тоска без исхода?)
Это точные знанья.
(Гормоны бунтуют в крови.)
Это дух исчезает
и рушатся связи —
свобода!
А искусство уходит
от смысла,
от форм,
от любви…
Только правда мгновенья.
Всё стало доступно и просто…
Лишь дежурной улыбкой
глазам отвечают глаза.
Только женщину вскрыли
жрецы полового вопроса.
Только женственность сводят,
как сводят в Карпатах леса.
Чтоб когда эта призрачность
всё же откроется чувству,
А устроенность жизни
исчезнет в короткой борьбе,
Чтоб нигде и ни в чём:
ни в семье,
ни в любви,
ни в искусстве —
Человек не нашёл ни себя,
ни покоя себе.
А пока что Прогресс.
Всё, что с ним, —
человечно и свято.
Все идеи — в почёте…
И — тоже идеям
верны,
Напрягая умы,
колесят по земле дипломаты…
Самым чутким ушам
уже слышится смех сатаны.
Он смеётся не зря.
Мы теперь это знаем, к несчастью.
Дурь настолько окрепнет,
что разум предаст человек,
Выражаться научно
научатся тёмные страсти…
Но об этом не знает ещё
девятнадцатый век.
Он уверен в себе.
Добродушно встречает он годы,
Всем желая успеха
и в трубы Прогресса трубя…
Добрый толстый рантье,
приручивший стихии природы!
Что ты знаешь о них?
Ещё меньше ты знаешь —
себя.
