Грации, вам на алтарь стихотворец возложит страничку,

        К ней добавит пяток полураскрывшихся роз —

И успокоится. Любит свою мастерскую художник,

        Если в ней предстает полный всегда Пантеон.

Хмурит Юпитер бровь, чело возносит Юнона;

        Гордо кудрями тряхнув, вышел вперед Мусагет,

Как равнодушно Минерва глядит, а легкий Меркурий

        В сторону глазом косит ласково и плутовски.

Но Кифарея дарит мечтателю нежному, Вакху,

        Сладость нег суля, влажный и в мраморе взор.

Словно объятий его не забыла и сонного дразнит:

        «С нами бок о бок стоять мог бы пленительный сын!»

С Виа Фламиниа шум голосов ты слышишь, голубка?

        Это жнецы побрели с дальних полей по домам

С шуткой, со смехом: жатву убрали для римских хозяев,

        Тех, кто сам небрежет свить для Цереры венок.

Праздник теперь не справляют богине, что нам золотую,

        Вместо сырых желудей, в пищу пшеницу дала.

Мы же вдвоем, в тиши отметим радостно праздник:

        Любящая чета — тот же согласный народ.

Слышала ль ты когда о таинстве древнем, пришедшем

        Из Элевсина в Рим за триумфатором вслед?

Установили греки его, и греки взывали

        Даже в Риме: «Войди, смертный, в священную ночь!»

Не подойдет и близко профан, новичок же, бывало,

        Трепетно ждет, облачен в белое — знак чистоты.

Вводят в храм. Сквозь рой невиданных чудищ бредет он,

        Ошеломленный, и мнит: «Я не во сне ли?» В ногах

Змеи кишат. Чередой, в венках из колосьев — у каждой

        Запертый ларчик в руках — девушки мерно идут.

С глубокомысленным видом гундосят жрецы, ученик же,

        Еле скрывая страх, жадно глядит на огонь.

Лишь после всех испытаний откроется и неофиту

        Для посвященных живой, спрятанный в образы смысл.

В чем же тайна? А в том, что однажды Великая Матерь

        Милостиво снизошла ласку героя познать,

Критского юношу Иасиона, царя-землепашца,

        Скрытым дарам приобщив плоти бессмертной своей.

Счастье в Крит пришло! Богини брачное ложе

        Заколосилось, взошел тучный на нивах посев.

Весь же прочий мир изнемог. Забыла Деметра

        В жарких утехах любви свой благодетельный труд…

Внемлет сказке, дивясь, посвященный, украдкой подруге

        Знак подает — а тебе внятен, любимая, знак?

Этот раскидистый мирт освятил нам укромное место,

        Миру не будет вреда, если мы жар утолим.

Был и остался плутом Амур. Доверься — обманет!

        Шепчет притворщик: «Поверь ну хоть на этот-то раз!

Мне ли с тобой плутовать? Моему ты отдал служенью

        Всю свою жизнь, все стихи. Я — благодарный должник.

Видишь, и в Рим за тобой поспешил. А зачем? Захотелось

        Здесь, на чужой стороне, радость тебе подарить.

Жалобы слышу, что нет у римлян к приезжим радушья,

        Если ж Амур прислал, гостю и ласка и честь,

С благоговеньем ты смотришь развалины старых строений,

        С чувством проходишь по всем достопочтенным местам.

Выше всего ты чтишь обломки статуй — наследье

        Скульптора, в чьей мастерской гащевал я, и не раз.

Образы эти — творенья мои. Прости, не пустою

        Тешусь я похвальбой, сам же ты видишь, я прав.

Ты мне ленивей служишь — и где ж они, прелесть рисунка,

        Краски живые твои, воображения блеск?

Снова, друг, потянуло ваять? Что же, греческой школы

        Двери настежь — запор не наложили года.

Вечно юный наставник, лишь юных люблю я: претит мне

        Трезвый старческий ум. Смело! Вникай и поймешь:

Древность была молода, когда те счастливые жили!

        Счастлив будь, и в тебе древний продолжится век.

Нужен предмет любви? Я дам. Но высшему стилю

        Только сама любовь может тебя научить».

Так он внушал, софист, а я и не спорил. Властитель

        Мне повелел, и увы! — я подчиняться привык;

Он же предательски слово сдержал: дал предмет, но для песен

        Времени не дал. Никак мысли собрать не могу!

Речь влюбленные взглядом ведут, поцелуем, пожатьем

        Рук, особым словцом — и полусловом порой!

Сорванный вскользь поцелуй, да шепот и лепет любовный —

        Гимн такой отзвучит и без отсчета слогов.

Музам ты верной была подругой, Аврора. Ужели

        Сбил и Аврору с пути этот беспутный Амур?

Вот предстаешь ты его наперсницей мне: разбудила

        И к алтарю зовешь праздник ему отслужить.

Чувствую кудри ее на груди. Я шею обвил ей.

        Спит, и мне на плечо давит ее голова.

Радостное пробужденье! Часы покоя, примите

        Плод ночных услад, нас убаюкавших в сон.

Вот потянулась она во сне, разметалась на ложе,

        Но, отстранясь, не спешит пальцы мои отпустить.

Нас и душевная вяжет любовь, и взаимная тяга,

        А переменчивы там, где только плотская страсть.

Руку пожала. Сейчас распахнет небесные очи.

        Нет. Закрыты. Дает образ спокойно творить.

Не открывай, не смущай, не пьяни! Созерцания сладость,

        Радости чистый родник, повремени отнимать!

Прелесть форм, изгибов изящество! Будь Ариадна

        Так хороша во сне, разве сбежал бы Тезей?

Выпить еще один поцелуй, заглянуть на прощанье

        В очи… Проснулась! Тезей, ты навсегда полонен.

«Мальчик! Свет зажигай!» — «Да светло! Чего понапрасну

        Масло-то переводить? Ставни закрыли к чему?

Не за горою, поди, за крышами солнце укрылось —

        Добрых полчасика нам звона ко всенощной ждать».

«Ох, несчастный! Ступай и не спорь! Я жду дорогую.

        Вестница ночи меж тем, лампа, утешит меня!»