ГОРНЫЙ ЗАМОК Вон замок стоит на вершине Среди гранитных скал. Под сводами башен высоких Он рыцарей встарь укрывал. Но рыцари спят в могилах, А башни врагом сожжены. Я проникаю свободно В проломы ветхой стены. Здесь погреб с вином драгоценным Лежал в былые года. Прислужница больше не сходит С кувшином тяжелым туда. И в зал не спешит, как бывало, Гостей обнести чередой. Попу не наполнит бокала Для трапезы в праздник святой. И дерзкому пажу отведать Не даст, пробегая, вина. И тайной награды не примет За тайную щедрость она. Затем, что и стены, и своды, И лестницы — все сожжено, Рассыпалась, рухнув, капелла И в прах обратилась давно. Но в день жизнерадостно-яркий, Когда на вершине крутой Стоял я с бутылкой и лютней, С подругой моей молодой, В развалинах все заблистало, Наполнились жизнью они, И шумно и празднично стало, Как в добрые старые дни. И мнилось, нарядные гости Въезжают во двор чередой, И мнилось, из прошлого мира Мы входим счастливой четой. И ждет нас в капелле священник, И вот поднялись мы туда, И он вопрошает: «Согласны?» — И мы улыбаемся: «Да». И радостно песнь зазвучала, Как юное сердце, чиста, И ей не толпа отвечала, Но звонкого эха уста. Меж тем надвинулся вечер, Он шум и веселье унес, И вот заходящее солнце Убрало багрянцем утес. И дамой служанка блистает, И паж точно рыцарь одет, И щедро она угощает, И он не скупится в ответ. 1802 ВЕРНЫЙ ЭККАРТ «О, только б скорей добежать нам домой! Уже окружает нас морок ночной, Слетаются Страшные Сестры. Они уже тут, и они нас найдут, Чтоб выхлебать пиво, которое ждут Так долго родители наши». Так шепчутся дети и к дому бегут… Но дюжий старик появляется тут: «Эй, тихо ребятушки, тихо! Сестрички с горячей охоты летят; Пусть в глотки зальют себе сколько хотят. Они вам добра не забудут». И в ту же минуту их морок догнал. Бесплотен и сер, он от жажды стонал, Однако хлебал он отменно. И выпито пиво — такая беда! И дикая дальше несется орда Куда-то в долины и горы. Детишки бегут, и от страха их бьет. Но дюжий старик от них не отстает: «Эй, птенчики, ну-ка, не хныкать!» «Нас выбранит мать, и прибьет нас отец…» «Молчите, как мышки, и делу конец — Пойдет у вас все как по маслу. А тот, кто вам дал этот добрый наказ,— Он первый товарищ ребячьих проказ, Волшебник испытанный Эккарт. Встречали его и в лесу и в дому, Но нет никаких доказательств тому… А вы их в руках понесете». Детишки робея подходят к крыльцу, Порожние кружки вручают отцу И ждут тумаков и попреков. Но диво! Родители кружки берут, Пригубили пиво, и хвалят, и пьют… Пьют раз, и второй, и десятый. Уж сумрак редеет, и день настает. Тут кто-то внезапно вопрос задает: «Что с кружками за чертовщина?» Плутишки на все откликались молчком, А там как пошли молотить язычком, И тотчас же высохли кружки. Ребятки, когда вам доверит секрет Родитель, наставник иль добрый сосед, Не выдайте тайны оплошно. На глупый роток наложите печать: Болтать — неразумно, полезней молчать. Тогда наполняются кружки. 1813 ПЛЯСКА МЕРТВЕЦОВ Пред сторожем в полночь рядами могил Погост распростерся в молчанье И месяц на плитах холодных застыл В холодном и чистом сиянье. Но вот под крестом оживает мертвец… Где муж, где жена, где старик, где юнец Встают в одеяниях длинных. И тянутся, силясь друг друга найти, И в круг — посредине дороги, Всем хочется пляску скорей завести, Да саваном стянуты ноги. Но кто ж здесь давно от стыда не отвык? Стряхнуть одеянья недолго — и вмиг Все саваны сброшены в кучу. Согнется колено, вихляет ступня, Осклабится челюсть в гримасе — Скелет со скелетом столкнется, звеня, И снова колышется в плясе. А сторожа корчит неистовый смех, А бес ему шепчет, наводит на грех: «Стяни-ка одну из одежек». Схватил — и тотчас же укрыться спешит За плотною дверью церковной… А месяц по плитам холодным скользит И пляской любуется словно… Пора, и мертвец то один, то другой Стихает; за саван хватается свой И шасть — под землей исчезает. И только последний вслепую бредет И щупает воздух: «Здесь где-то — Чужого из мертвых никто не возьмет»,— Здесь саван! Он чувствует это. Вот церковь… Как тронуть священную дверь! Для сторожа в этом спасенье теперь, Над ней золотое распятье. Лишь в саване сон обретется в гробу, Одежка должна отыскаться, Он в каменный выступ вцепился, в резьбу, Он силится наверх подняться. Предчувствует бедный могильщик конец, Все выше и выше вползает мертвец, Как будто на лапах паучьих. От ужаса сторож в холодном поту, Швыряет он саван проклятый… Но кончено все… Зацепясь на лету, Холст виснет на глыбе стрельчатой. Тут колокол дрогнул на башне как раз, Приходит урочный для нечисти час, Упав, разбивается остов. 1813 |
