На скале сидел я ранним утром,
Пристально глядел в туман рассветный,
Точно холст, покрытый серым грунтом,
Вширь и ввысь он затянул окрестность.
Подошел ко мне какой-то мальчик
И воскликнул: «Что ты, друг любезный,
В полотно уставился глазами?
Иль навеки потерял охоту
Красками орудовать и кистью?»
На дитя взглянул я и подумал:
«Ишь, наставник у меня нашелся!»
«Так сидеть бездейственно и мрачно,—
Молвил мальчик, — выйдет мало толку.
Хочешь, я картину нарисую,
Научу, как пишутся картины?»
И тотчас же пальчиком искусным,
Розовым и белым, точно роза,
Быстро начал по холсту водить он,
Пальцем начал рисовать картину.
Наверху изобразил он солнце
В блеске ослепительно прекрасном,
Облака, с краями золотыми
В тех местах, где луч сквозь них пробился.
Трепетными, легкими мазками
Лес наметил, от росы блестящий,
А за лесом широко и вольно
Цепь холмов волнистую раскинул.
Без воды не обошлось в картине —
Написал и речку, так правдиво,
Будто солнце на воде сверкало,
Будто волны на песок плескались.
За рекой простерся луг с цветами,
На лугу зажглись, затрепетали
Зелень, пурпур, золото, эмали,
Россыпи рубинов и смарагдов.
А над всем — лазурный купол неба,
И вдали — синеющие горы.
Восхищенный, то на живописца
Я глядел, то на его картину.
«Ну, теперь ты видишь, — мне сказал он,
В этом деле кое-что я смыслю,
Но пора заняться самым трудным».
И тогда, с великим прилежаньем,
Написал он пальчиком искусным
На опушке леса, там, где солнце
Ярким светом зелень заливало,
Написал прелестную пастушку,
Стройную, в простом, открытом платье,
Синий взор и розовые щеки,
Розы-щеки, схожие по цвету
С пальчиком, который сотворил их.
«О дитя! — вскричал я. — У кого ты,
У какого мастера учился
Рисовать так верно и правдиво
И с таким высоким совершенством?»
Не успел еще договорить я,
Закачались ветви на деревьях,
Легкий ветер закурчавил воду,
Взвил косынку на кудрях пастушки,
И тогда, — о, как я изумился! —
Девушка ногой переступила,
Обернулась и пошла к утесу,
Где сидели я и мой учитель.
И когда все, все пришло в движенье,
Воздух, волны, листья, и косынка,
И сама красавица — о боги! —
Мог ли я недвижно, будто камень,
Усидеть на каменном утесе!
1787
Купидо, шалый и настойчивый мальчик,
На несколько часов просил ты приюта.
Но сколько здесь ночей и дней задержался,
И ныне стал самовластным хозяином в доме.
С широкой постели я согнан тобою,
Вот на земле сижу и мучаюсь ночью.
По прихоти своей очаг раздувая,
Ты зимний сжигаешь запас, и я тоже сгораю.
Посуду всю ты сдвинул, все переставил;
Ищу, а сам как будто слеп и безумен;
Нещадно ты гремишь; душа, я боюся,
Умчится, мчась от тебя, и дом опустеет.
1787
