Тщетно в городе я взывал к всезрящему солнцу:

        Выдай, властительный бог, где ты ее озарил.

Властный бог тебе не внимал; но бедность внимала:

        Я принялась из нужды вновь за свое ремесло.

Так ли? Голос другой не звал ли сыскать незнакомца?

        Разве Амур не успел встречные стрелы метнуть?

Зорко всюду искала тебя, и вот — увидала.

        И не дерзнула толпа любящих, нас, удержать.

Быстро сблизились мы, толпу рассекая. Не ты ли?

        Ах, не ты ли со мной? Да, и мы были одни.

Там, на площади шумной. Но мнились нам люди кустами…

        И казался их шум только журчаньем ручья.

Вечно одни пребывают влюбленные в людном собранье;

        Но останься вдвоем, третий спешит подойти.

Да — Амур. Он любит венчаться твоими венками.

        Ворох цветов урони с милых колен поскорей.

Что ж? Я сбросила их. В твоих объятьях, любимый,

        Пусть и нынче взойдет солнечный свет для меня!

Никий, муж превосходный, души и тела целитель!

        Болен я, правда, — по все ж средство жестоко твое.

Ах! Не в силах я был советам твоим подчиняться;

        Видеть противника я в преданном друге готов.

Я тебя не могу опровергнуть — я все повторяю.

        Все, даже то, чего ты, друга щадя, не сказал.

Но — увы! — со скал стремительно падают воды

        Вниз, и теченья ручья не остановит напев.

Разве удержишь ты бурю? И разве с вершины зенита

        Солнца не катится шар в моря бездонную глубь?

Вся природа кругом говорит мне: Аминт, ты подвластен,

        Как и все на земле, строгим законам судеб.

Друг мой! Не хмуря чела, послушай меня благосклонно:

        Мудрый дало мне урок дерево там, у ручья.

Мало яблок на нем — а раньше ветки ломились.

        Что же виною тому? Ствол обвивает лоза.

К дереву я подошел, сплетенье раздвинул и начал

        Острым кривым лезвием гибкие ветви срезать.

Тотчас, однако, я вздрогнул: с глубоким и жалобным вздохом

        Дерево стало шептать, скорбно листвой шелестя:

«О, не мучай меня, садового верного друга!

        Мальчиком ты от меня радости много вкусил.

О, не мучай меня! Срывая сплетенные ветви,

        Ты жестокой рукой жизнь исторгаешь мою.

Кем иным, как не мной, лоза воскормлена эта?

        Листьев ее от моих я не могу отличить.

Как не любить мне лозы, которой я лишь опора?

        Тихо и жадно прильнув, ствол мой она обвила.

Сотни пустила она корней и сотни побегов;

        Крепче и крепче они в жизнь проникают мою,

Пищу беря от меня, поглощая то, что мне нужно,

        Всю сердцевину, она с ней мою душу сосет.

Я понапрасну питаюсь: мой корень, ветвистый и мощный,

        Сока живого струит лишь половину наверх.

Ибо опасная гостья, любимая мной, по дороге

        Мигом отторгнуть спешит силу осенних плодов.

Крона всего лишена; вершины крайние ветви

        Сохнут, и сохнет — увы! — сук, наклоненный к ручью.

Так изменница лаской готова и жизнь и достаток,

        Все устремленья мои, все упованья отнять.

Чувствуя только ее, смертоносному рад я убранству,

        Цепким узам я рад, счастлив нарядом чужим.

Нож отведи, о Никий! Пощады достоин тот жалкий,

        Что обрекает себя страсти губительной сам.

Сладостно нам расточенье: оставь мне эту отраду!

        Тех, кто отдался любви, может ли жизнь удержать?»

Значит, вина моя в том, что Проперций меня вдохновляет,

        Что злоязычный со мной часто кутил Марциал?

Что не оставил я древних сидеть безвылазно в школах,

        Но что со мною они в Лаций вернулись и в жизнь?

Что, созерцатель искусств, я стремлюсь созерцать и природу?

        В том, что ни догматов я слепо не чтил, ни имен?

В том, что натиском жизнь человека во мне не убила?

        В том, что личину отверг жалкого ханжества я?

В этих грехах — ты сама их во мне, о Муза, растила! —

        Пусть винит меня чернь, чернью считая меня.

Нет же — и лучший из всех, ко мне благосклонный и честный

        Хочет, чтоб стал я другим. Но ты одна мне указ,

Муза, коль скоро лишь ты даришь мне молодость духа

        И обещаешь ее мне сохранить до конца.

Ныне удвой, о богиня, твою святую заботу:

        Череп мой больше не скрыт пышной волною волос,—

Значит, тут нужен венок, чтоб себя обмануть, да и ближних,—

        Ведь не без цели чело Цезарь великий венчал.

Впрочем, если стяжать ты судила мне вечные лавры,—

        Пусть себе мирно растут: ты их достойному дашь.

Лучше сплети мне из роз венок для домашнего пира.

        Чтобы меж них седина лилий казалась белей.

Ну-ка, жена, очаг затопи и стряпай опрятней!

        Сучьев подбрось-ка, сынок: вот тебе труд и игра!

Полны пусть будут стаканы! Кто мыслит едино со мною,

        Эти венки — для вас! Все заходите, друзья!

Первый стакан — за здоровье того, кто дал нам свободу:

        Имя Гомера с пути нашего смело убрал!

Мне ли тягаться с богами? Тем более с богом единым!

        А гомеридом прослыть, пусть и последним, я рад.

Новые вот вам стихи! И еще раз осушим стаканы!

        Пусть подкупят ваш слух дружба, любовь и вино.

Немцев я вам покажу и дом, где растет человеком

        В мирной тиши человек, близость к природе храня.

Будь нашим спутником, дух поэта, который на радость

        Нам для Луизы своей друга под стать отыскал!

Также — чтоб мужества дух в поколенье здоровом воспрянул —

        Наши печальные дни я покажу без прикрас.

Если я слезы заставил вас лить, если радостью песня

        Сердце наполнила вам — к сердцу прижмите меня!

Мудрой пусть будет беседа! К концу приближаясь, столетье

        Мудрости учит: ведь всех нас испытала судьба.

Так оглянитесь без горечи вспять на былые страданья,

        Если веселый ваш ум многое лишним признал.

Все мы познали людей и народы, — познаем и наше

        Сердце — и в нем обретем радость и гордость собой.