«Мир непрочен, но всюду найдется…» Мир непрочен, но всюду найдется, Чем восполнить разлад и распад, Для меня это сердце бьется, И глаза для меня блестят. «Как наши чувства нас же тяготят…» Как наши чувства нас же тяготят, И в счастье мы гармонии не зрим. Тебя увидев, я оглохнуть рад, Тебя услышав — стать слепым. «Ты далеко, но ты со мной!..» Ты далеко, но ты со мной! И вот приходит мука вновь. Нежданно слышу голос твой. Ты здесь, моя любовь! «Где радость взять, откуда?..» Где радость взять, откуда? Далек мой день и свет! Писать бы сесть не худо, А пить — охоты нет. Без слов, как обольщенье, Пришла, пленила вмиг. Теперь перо в смущенье, Как был смущен язык. Неси ж на стол вино мне! Лей, милый чашник, лей! Когда скажу я: помни! — Все знают, что о ней. «Если я с тобою…» Если я с тобою Сердцем и мечтою, Мальчик молвит: «Пей! Что ж умолк ты снова? Саки жаждет слова Мудрости твоей». И мечтать мне проще В кипарисной роще, Там не видит он. Мудрый сам собою, Радуясь покою, Там я — Соломон. КНИГА ЗУЛЕЙКИ Мне б эту книжку всю переплели прекрасно, Чтобы она к другим примкнула в свой черед. Но сократить ее пытался б ты напрасно, Безумием любви гонимый все вперед. «На ветви отягченной…» На ветви отягченной, В росе, как в серебре, Ты видишь плод зеленый В колючей кожуре? Уже он тверд, он зреет, Не зная сам себя, И ветвь его лелеет, Баюкает, любя. Конец приходит лету, Темнея, крепнет он. Скорее к солнцу, свету, Из тесной кельи вон! Ура! Трещит скорлупка, Каштан летит, лови! Лови, моя голубка, Стихи моей любви! «Я была у родника…» Зулейка Я была у родника, Загляделась в водоем. Вдруг я вижу, чертит в нем Вензель мой твоя рука. Глядя вглубь, я так смутилась, Что навек в тебя влюбилась. Здесь, в аллее, где арык Вьется медленной волной, Вижу снова: надо мной Тонкий вензель мой возник. Глядя в небо, я взмолилась, Чтоб любовь твоя продлилась. Хатем Пусть вода, кипя, сверкая, Кипарисам жизнь дает. От Зулейки до Зулейки Мой приход и мой уход. «Вот мы здесь, мы вместе снова…» Зулейка Вот мы здесь, мы вместе снова, Песнь и ласка — все готово. Ты ж молчишь, ты чем-то занят. Что теснит тебя и ранит? Хатем Ах, Зулейку дорогую Я не славлю, — я ревную. Ты ведь раньше то и дело Мне мои же песни пела. Но, хоть новые не хуже, Ты — с другими, почему же? Почему зубришь тетради Низами, Джами, Саади? Тех — отцов — я знаю много, Вплоть до звука, вплоть до слога, Но мои-то — всё в них ново, Всё мое — и слог и слово. Всё вчера на свет рождалось. Что ж? Кому ты обязалась? И, дыша дыханьем чуждым, Чьим ты служишь дерзким нуждам? Кличет, сам в любви парящий, Друг, тебя животворящий. Вместе с ним предайся музе В гармоническом союзе. Зулейка Мой Хатем ездил — всё дела, А я училась как могла. Ты говорил: пиши да пробуй! И вот разлука стала пробой. Но здесь чужого нет. Всё это — Твое, твоей Зулейкой спето. «Шах Бехрамгур открыл нам рифмы сладость…» Шах Бехрамгур открыл нам рифмы сладость, Его душа язык в ней обрела. И чувств ответных девственную радость Его подруга в рифмах излила. Подобно ей, и ты мне, дорогая, Открыла слов созвучных волшебство, И, к Бехрамгуру зависти не зная, Я стал владыкой царства моего. Ты этих песен мне дала отраду. Пропетым от сердечной полноты, Как звуку — звук, как взгляд другому взгляду, Им всею жизнью отвечала ты. И вдаль, к тебе я шлю мои созданья — Исчезнет звук, но слово долетит. В них не умрет погасших звезд сиянье, Из них любви Вселенная глядит. |
