Нам нелегко уберечь наше доброе имя: в раздоре
С Фамой, как ведомо вам, мой покровитель Амур,
Спросите: а почему друг друга они невзлюбили?
Давние это дела. Слушайте, я расскажу.
Фама могучей слыла богиней, но просто несносной
В обществе: весь разговор хочет одна направлять.
Боги, бывало, сойдутся за чашей — великим и малым,
Всем ненавистна она голосом трубным своим.
Вздумалось некогда ей кичливо хвалиться, что вот-де
Зевса возлюбленный сын ныне в рабах у нее.
«Царь богов! — торжествует она. — Моего Геркулеса
Я приведу на Олимп как бы родившимся вновь.
Он уже не Геркулес, от тебя Алкменой рожденный,—
Чтя мой гордый алтарь, богом он стал на земле.
Взор на Олимп устремив, он, ты думаешь, хочет к коленам
Зевса припасть? Извини, в небе он только меня
Видит, доблестный муж, и мне одной в угожденье
Одолевает никем в прошлом не хоженный путь.
Я же повсюду его провожаю и славлю заране,
Прежде чем наш герой подвиг успеет свершить.
Сам ты мне прочил его в мужья: «Победит амазонок,
Вот и пойдешь за него!» Что ж! Я б охотно пошла».
Все молчат. Раздразнить боятся хвастунью: озлившись,
Фама измыслит всегда пренеприятную месть.
Недоглядела она, как Амур ускользнул и героя
С легкостью отдал во власть смертной красивой жены.
Перерядил он чету: красавице бросил на плечи
Львиную шкуру и груз палицей усугубил.
В космы затем герою цветов понатыкал да в руку
Прялку сует, — и рука, приноровившись, прядет.
То-то потешный вид! Побежал проказник и кличет
В голос на весь Олимп: «Дивное диво грядет!
Ввек ни земля, ни небо, ни ты, безустанное солнце
На неуклонном пути, равных не зрело чудес!»
Все примчались, поверив обманщику, так убежденно
Звал он. И Фама туда ж. Не отстает от других.
Кто обрадован был униженьем героя? Известно,
Гера! Дарит она ласковый взор шалуну.
Фама стоит, объята стыдом, и тоской, и смятеньем…
Все смеялась сперва: «Боги! Да это ж актер!
Мне ль моего Геркулеса не знать? Нас ловко дурачат
Маски! — Но с болью потом молвила: — Все-таки он!»
Так и в тысячной доле Вулкан не терзался при виде
Женушки, взятой в сеть вместе с могучим дружком.
Вот они: в должный миг петля стянулась послушно,
Пойманным дав припасть к сладостной чаше утех,
Как взвеселились юнцы — и Вакх и Меркурий! Обоих
Дразнит соблазн и самим так же на лоно возлечь
Великолепной этой любовницы. Смотрят и просят:
«Не выпускай их, Вулкан! Всласть наглядеться дозволь!»
И старик, рогоносец хромой, держал их все крепче.
Фама же прочь унеслась, бешеной злобой горя.
С этого часа вражда между ними не знает затишья.
Фама героя найдет — мигом приспеет Амур.
Кто ей милей других, того он охотней изловит;
Тех, кто душою чист, вдвое опасней язвит.
Если его бежишь, все глубже в беде увязаешь.
Девушку он подает, если ж отвергнешь, презрев,
Первым его стрелы ощутишь коварное жало.
В муже страсть распалит к мужу или похоть к скоту.
Кто лицемерно стыдится его, того приневолит
В тайном пороке пить горечь немилых услад.
Но и богиня гонит врага, следит она в оба:
Тот приступился к тебе — эта готовит беду;
Смерила взором, скривила рот и строго, нещадно
Самый дом клеймит, где загостился Амур.
Так и со мной: я почуял уже — богиня на страже,
Ищет ревниво она тайну мою проследить.
Но… есть давний закон: «Чти молча» — как некогда греков,
Не вовлекла бы меня царская ссора в беду!
