«Что мы с тобой унаследуем?..» Что мы с тобой унаследуем? Скрипки тугую струну. Что мы с тобою исследуем? Вкрадчивых рек глубину. Что мы с тобой дегустируем? Сладость секунд и цикут. Где мы сокровища выроем людям, что саваны шьют. Тягостна участь художника, – стать ли оленем погонь, сбросить с немого треножника вдумчивой страсти огонь? Или в глаза твои милые так до рассвета глядеть, в слитую томною силою звезд неприкаянных сеть? Всё, что от века шумливого, мы не заносим в тетрадь: сумрака неприхотливого любо страницы листать. Любо дышать лотереями дней, и тревог, и смертей, темными стихотвореньями, снами железных путей! «Крысы бегут с корабля…» Крысы бегут с корабля… Почему? Их деликатность не знает предела. Преотважные хитрые крысы бегут с корабля. Правда, ведь лучше на твердой земле или хотя б на кораллах атолла? Солоны волны, жестокая школа, – крысам-то лучше на суше, в тепле. Право руля или лево руля, есть ли в том принципиальность какая? Нашей кичливости не потакая, думные крысы бегут с корабля! Вот рассудительности торжество, рациональных начал испытанье! Крысы бегут с корабля, – в чем тут тайна? Крысы бегут с корабля, – отчего? Лучше, конечно, в суглинке земном – и не простудно, и, так сказать, суше! Ну же, спасайтесь, крысиные души, чтоб не очнуться вам в мире ином! В полном сознанье пути своего крысы бегут с корабля… Каково?! Жалкие крысы бегут с корабля, полнится сердце надеждой и страхом… Лево руля или право руля? Крысы… А впрочем, да ну их к монахам! «Когда-то пароход пошел ко дну…» Когда-то пароход пошел ко дну, мы это на экране увидали, – с тех пор колеса дней переломали уж не одну вселенскую войну! Но всё еще, когда приходит ночь, вся в зелени луны и в лиственных скитаньях, – от ледяной горы отплыть не может прочь махина совести, обманутый Титаник. Пиликает оркестр, и, вальсы громоздя, уходит в толщу вод столетняя усталость. Европа кончена. Ушла. И ни гвоздя на глади океанской не осталось. Но и теперь, в сырой ночи, когда планета бьется в радиолитаньях, идет ко дну сияющий Титаник, и звездные мерцают повода. Но и теперь, без маяков и вех, переплывая темные потопы, колышется ветшающий ковчег, последняя соломинка Европы. «Венгерских воителей латы…»
Венгерских воителей латы, трезубец в нептуньей руке и облик победы крылатой, безглазой, летящей Нике. Холодного мрамора комья, каррарских карьеров излом, – как пасмурно в призрачном доме, как мглу разрезают крылом! И в этой полночной беседе, столь близкой к земному теплу, легко ль безголовой победе разить нелюдимую мглу? «Водораздел, солнцеворот…» Водораздел, солнцеворот, преображенье небосвода, души нежданная свобода иль день, отвергший груз забот, – водораздел, солнцеворот, души нежданная свобода. Освобожденье… Какова твоя единственная жалость, твоя весна, раденье, шалость, зеленый голос естества? Когда отрада у ворот и в душу смотрит отблеск дела, – водораздел, солнцеворот, солнцеворот водораздела! И снова – вечности полет, и сызнова меня ведет поэзия житья-бытья, точь-в-точь как и во время оно, в метаморфозах Бытия, путем Овидия Назона. «Кто любит просто так бродить…» Кто любит просто так бродить по этим плоским переулкам, в стекле свой облик находить, ловить свой шаг в асфальте гулком, тот в суматохе городской не одинок и не заброшен, идет на рандеву с тоской, как счетчик маленьких горошин. Есть у любой людской души, поверьте, свой особый тонус, – душа моя, живи в глуши, любя свою отъединенность . «Овидий темных омутов виденья…» Овидий темных омутов виденья, деньгами неумытыми ведом, ты мертвенно стучишься в каждый дом, как человек в припадке снохожденья: ты открываешь нам свои владенья, седых страстей нетронутый содом, но разве в этом сердце молодом хоть волоконце просит снисхожденья. Суровым будь. Упрямым будь. Сухим. Немногословным витязем свободы. Прими с отрадой эту схиму схим. Пускай твердят святейшие синоды, что ты – явленье нелюдской природы, окстись – и выйди из воды сухим. |
