«Мне кажется, что теплой лапой…» Мне кажется, что теплой лапой нас обнимает синева, – она по-своему права, как прав берущий жизнь с нахрапа! «Люди видят синеву…» Люди видят синеву, наяву, как я эту синеву назову? Разрешите это сами, опишите цель, назовите небесами химмель, эивэн, сьель! «Это – Печаль и Нега…» Это – Печаль и Нега, это судьба жива: это – Поэма Снега, искренние слова, – может быть, чуточку выспренние, искренние слова! Встань и к стеклу прильни: видишь – огни, огни, знаки тепла и ночлега, скромные торжества… Это Поэма Снега, пристальные слова, – может быть, чуть неистовые, пристальные слова! Знаешь любовь и зрелость, старости серебро, – всё, что душе приелось, знаешь позор и добро, – всё, как водилось исстари, всё, как невинность искренне, всё, как толчок разбега, прочее – трын-трава! Это Поэма Снега, истинные слова! «Гроза. Удушье. Дымоход…» Гроза. Удушье. Дымоход. Какой-то вечности начало. И шеститрубный пароход у сумасшедшего причала. Как невозможность и исход. Гроза. И омут. Рокот вод. Офелия не отвечала, когда Природа жезл вручала Поэме Счастья и Невзгод. «Кто хочет жить в очарованьи лета…» Кто хочет жить в очарованьи лета, среди сплошной житейской кутерьмы, когда душа поэзией согрета вдали от подло-суетной зимы? Кто хочет видеть, как в ее чертогах, припудрив солью золотой висок, живет рассвет? Он зелен и высок, и в рог трубит он на земных дорогах. Зима, зима выходит из ворот, в святых дугах скрипят ее полозья, и я бы мог сказать об этом в прозе, а не топорщить рифмы голосок. А я бы мог, по клавишам стуча, пружиной тормоша каретки скрежет, вздыхать, что мир мою тропу разрежет, не подарив за то ни калача! Тревожная мятежная судьба горит в глазах ухода и разрыва: она как грива, как простое диво и как непротолченая труба! Едва ль к стихам моим потребна глосса, телега жизни мне явилась вдруг: в каких песках скрипят ее колеса, как голос замыкает счастья круг! А ведь поэт глядит на вещи косо, особенно когда мозгами туг! Вновь лето перед ним. Зеленый луг. Вновь прима-балерининый вертлуг вздымается подобием откоса… Иль всё это лирический недуг? «Зачем мы на свете живем?..»
– Зачем мы на свете живем? – Наверное, чтобы глядеть, как яркое солнце зари восходит в лазури над нами, как прямо в глаза бытию смеется закатная медь, как прямо в закатную медь ложится холодное пламя. «Солнцеликое, ты лучей не прячь…» Солнцеликое, ты лучей не прячь, не прикидывайся лучиною! В пиджачке нараспашку выходит грач поразмять сочлененья грачиные. И жемчужного цвета рубаха на нем, свежевыстиранная, топорщится, и леггорнов гребни горят огнем, и лепечет сорока-спорщица. Рыжий щебень бит да кирпич негож под распахнутой снежной шубою: переулок наш до чего похож на гребенку щербатозубую! Порастеряны нынче мои слова, не настигну нужного слова я, а в проемах пустых кипит синева, синева, синева шелковая. То синей становится, то рыжей, то мутясь, то прозрачней прозрачного отражается в окнах всех этажей от подвального до чердачного. Это березень – в бирюзе, в серебре и на лужах лазурной заплатою. А над городом – на Холодной Горе громоздится церковь пузатая. И такая на всем лежит благодать — даже церковь глядит скворешнею! — что года зимы я готов отдать за вот эти недели вешние! За вот эту боль, за вот эту грусть, за вот этот осколок холода, за вот эту смешную, пустую пусть, за вот эту земную молодость! Ясноликое, ты лучей не прячь, ты гордись облаков отарою: пусть с рассветным солнцем играет в мяч Озарянская церковь старая! МАРТОВСКИЙ ТУМАН Это пагубный дурман, дух мятежный и влюбленный, это мартовский туман, от луны – светло-зеленый! Это тяга берегов дальних – слиться воедино, это мартовских снегов одряхлевшая лавина! Битва стужи и тепла, огнь сквозь снежную порфиру, – запотевшего стекла слезы, видимые миру! В эту бестолочь тоски ты вступил, отлично зная, как, тревогам вопреки, тяга действует земная! Как печаль разлук и встреч утоляет все обиды и кого на что обречь могут мартовские иды. |
