«Мне ненавистна злая пыль…» Мне ненавистна злая пыль на тротуарах лупоглазых, я полюбить хочу ковыль и травы в солнечных алмазах. Но я не видел этих трав, я всё бродил – слепой, понурый – в краю, где фриз, и архитрав, и чудеса архитектуры, среди облезлых этих стен, среди наяд из алебастра, где ночь и мрак, где тишь и плен, где жизнь не стоит и пиастра, где только астры в наготе, когда уж нам весь мир несносен, подобны знобкой пустоте, грустят, махровые, под осень. «Желтый шар на небосводе…» Желтый шар на небосводе, предок черной головни; друг мой, лето на исходе, лето скорбью помяни! Разве первым было лето в жизни нашей и твоей? Так пойдем по тропам света, эти тропы всех верней! Милый друг мой, на двуколку грузят скарб былых утрат, так поплачем втихомолку, будет смех мудрей стократ! Будет ночь и небо в звездах, как парное молоко. Синий воздух, дикий воздух, только дышится легко! ОСЕНЬ Знаешь, мне всего дороже осень, зябкая до дрожи, холод утренней звезды, солнце горечи и грусти и в глубоком захолустьи задремавшие сады. Осень кожуры и гнили, осень в партах и черниле, осень первых единиц, осень в ставнях, осень в досках, осень в сельтерских киосках, осень выдуманных лиц! И легка, как пух лебяжий, облаков седая страсть, осень в рыжем камуфляже надышаться хочет всласть, корпуса многоэтажий – леопардовая масть! СОЛНЦЕ АУСТЕРЛИЦА Чужих утрат листаются страницы, а на душе разгульно и светло: есть солнце осени, как солнце Аустерлица, есть слезы осени, как дождик Ватерло. В туманы снов больное сердце вбросим, в сплетенья гроз недужное швырнем, – по площадям идет земная осень, ересиарх свершает ход конем. Слова, слова, безумная растрата печальных слов и радостных тревог, – они летят, как всадники Мюрата, былых империй гневный эпилог. В душе моей всё тише, всё темнее, всё глуше поступь дней, ночей, минут. У сизых глаз расстрелянного Нея недели униженья проплывут. Уходит ямб, рождается гекзаметр, судьба любви капризна и темна, – в лесах Денис Давыдов партизанит, казацкая белеет седина. Судьба любви в ристалищах азарта, высокий купол ладаном пропах, — помпезная гробница Бонапарта, – людских мечтаний утлый саркофаг. Пора посторониться и смириться, забыть любовь – что было, то прошло. Есть солнце осени, как солнце Аустерлица, есть слезы осени, как дождик Ватерло. «Это осень винограда…»
Это осень винограда, осень – сон ее глубок! Благосклонная награда синеглазых лежебок! Осень — день густо-лиловый, сладость яблок и вина, осень персиков в столовой, синих полдней у окна. Вот какая эта осень! Вот какая эта блажь! А в киоске мы попросим красно-синий карандаш. Нарисуем небо синим, красным – листьев перепляс, а потом — замрем, застынем, не смежая зорких глаз. ЛИСТВА Ты хорошо рифмуешься, Листва! В тебе, янтарной, и в тебе, зеленой, всем трепетом Природы наделенной, торжественность законов естества, неповторимость истины влюбленной, бессмертья непреложные права. Когда оледенелые пределы сдает нам льдистый полюс напрокат, свои ладьи, ковчеги, каравеллы со стапелей спускает Листопад. По стольным городам и захолустьям, везде, где вихрь вступил в свои права, с верховий дальних к отдаленным устьям плывут твои флотилии, Листва! Я шелест твой, я шорох твой прославлю, и речь, и отрицанье немоты: как ты шумишь в осеннем Ярославле, как в Астрахани ниспадаешь ты! О, этот ворох, этот хрупкий ворох! Поблекшая трава на косогорах! О, этот город, чистый и льняной! И кажется, о волковских актерах здесь Прошлое беседует со мной. О, этот шелест, этот добрый шелест! Увядший лист прекрасен и суров, как крепостных актрис простая прелесть и живопись домашних маляров. А по весне – зеленая обнова, и вновь лазурь, и снова синева; а что если секрет искусства слова, и всяческих искусств первооснова, и вдохновений всех первооснова в тебе, тысячелетняя Листва? |
