«Куда я спешу?» — спросил вдруг самого себя Иван.

Остановился, стал вглядываться в размытые очертания деревни. Родной, знакомой сызмала деревни, где родился и вырос, где познал столько всего хорошего и горького, радостного и обидного. Даже слезы навернулись на глаза, сжалось сердце, когда подумал:

«Жили в деревне жена, дети — и мысли такой не возникало, куда податься, к кому пойти. А нет их… И что, неужели не к кому пойти?» — испугался собственной мысли Иван.

Деревня, освещенная поздним, почти уже вечерним солнцем, лежала, горбатилась на пригорке, вся в зелени садов, большая и… чужая. Никто там не ждал Ивана, не к кому ему было спешить.

«Как, неужели нет ни одного близкого мне человека, ни единой души?» — с горечью спрашивал себя Иван.

И тер в бессилье ладонью лоб, силясь придумать, к кому бы зайти, кто может ждать его в деревне.

«К отцу не зайдешь… Так к кому же, к кому?»

Не к кому, не к кому было зайти Ивану.

«Как же я одиноко жил!.. Ни одного друга, ни одного близкого человека! Все занят и занят, работа и работа…»

И тут же понял: не прав он, обманывает себя.

«Работа никогда не отдаляет людей. Наоборот, сближает. Просто… не туда смотрел. Боговик, Гудов тянули все время к себе. Рабочий класс… Да и как человек я… Мало во мне, видно, того, что привлекает людей, заставляет, чтобы к тебе тянулись… Надо признаться в этом, честно себе сказать. И себе, и…»

«Ну, кому еще?»

«Тому, кто оставлял здесь, — Боговику».

«Боговику? Но ведь Боговик меня знает».

«Боговик знает как руководителя, который никогда не оплошает, который всегда проводил и будет проводить линию партии. А на чисто человеческие качества и он, Боговик, почти не обращал внимания. А я… оторвался от людей. Даже с ближайшим помощником, с Василем Кулагой, нет настоящей близости…»

Вспомнив про Василя Кулагу, Иван повеселел.

«Нет, с Василем у меня как раз неплохие отношения. Не сказать, чтобы дружеские, но все же… Да и с председателями колхозов — Максимом Варивончиком, Петрусем Хоменком, кажется, было понимание. А Василь за последние дни вообще стал близок, даже душу раскрывает…»

К нему, к Василю Кулаге, и направил стопы Иван Дорошка. Не домой, а в колхозную контору, — Василь тоже имел привычку поздно засиживаться на работе.

Иван не ошибся — Василь Кулага был в конторе. Встретились как давние друзья. Обменялись рукопожатиями, чуть было не обнялись.

— Где ты был? — спросил Василь, не сводя с Ивана глубоких, проницательных глаз.

— Жену с детьми отвозил.

— К ее родным?

— Ага.

Василь опустил глаза.

— А мои… ни за что не хотят отсюда уезжать, — признался с тяжким, сокрушенным вздохом.

Чтобы хоть немного утешить Василя, Иван сказал:

— Как знать, где оно лучше будет — там или здесь. Никогда не знаешь наперед.

— Так-то оно так, — согласился Василь. — И вместе с тем… Может, спокойнее на сердце было бы, если б они куда-нибудь уехали…

Помолчал, сел за стол, из-за которого только что поднялся, когда вошел Иван, стал торопливо собирать, запихивать в ящик какие-то ведомости.

— Что ты тут делаешь? — спросил Иван, чтобы сменить тему разговора.

— Да вот списки просматривал.

— Какие списки?

— Да-а… Знаешь… — не подымая на Ивана глаз, глядя в стол, сказал Василь, — решили мы колхоз распустить.

— Как — распустить? — удивился Иван. — Кто решил?

— Правление, — по-прежнему не смотрел на Ивана Василь. — Те, кто остался из правления, — уточнил. — Только ты, — поднял он наконец глаза, посмотрел выжидающе, — выслушай. Все равно немцы не сегодня завтра будут здесь, у нас. Зачем же, чтоб им добро наше досталось? В инструкциях тех, что мы с тобой читали, сказано: ни одного зерна врагу…

— Там сказано: жечь, уничтожать всем надо, — поправил Иван. — Чтоб земля, на которую ступит враг, была мертвой…

— Но мы же оставляем врагу не мертвую землю. Остаются люди. Наши, советские люди. Им надо будет как-то жить, что-то есть. Где мы что возьмем? Враг нас не накормит. Разве что… свинцом. А люди, свои люди, если, конечно, у них у самих хоть что-нибудь будет, поделятся. Всем поделятся. Вот… Исходя из этого, я собрал сегодня правление, и составили списки. Распределили, кому дать сколько овец, сколько свиней, вообще что кому дать… Причем дать с наказом: уйдут отсюда немцы, прогоним мы их — снова все вернуть в колхоз. Понимаешь? Колхоз распускаем временно. На то время, пока здесь враг, немцы… Даже не распускаем, а как бы… новую форму ему придаем…

В том, что говорил Василь, была логика.

— А с бульбой как же? С тем, что не обмолочено?

— Бульбу по соткам тоже разделили. Кому сколько выкопать. А с необмолоченным? Молотим покамест… — Видя, чувствуя, что Иван не очень-то доволен решением правления, Василь взялся горячо его убеждать, доказывать: — Понимаешь? Если мы этого не сделаем, люди сами станут хватать… Стихия! Зачем нам это? А не успеют люди этого сделать — немцы все отнимут… А так мы сами, советская власть…

— Уничтожить, сжечь надо!

— Иван, так зачем же уничтожать, жечь народное добро, если можно раздать, спрятать? Мы что, не хозяева разве, не знаем, как дается каждое зернышко, как оно нужно?

Иван задумался. Была, была логика в словах Василя!

— И когда ты думаешь начать эту… раздачу?

— Завтра же! С самого утра…

— Ну что ж, попробуй сделать так, — не одобряя решения правления, но и не отменяя его, сказал Иван. — Только…

— Ну? — снова поднял глаза Василь Кулага.

— Только списки эти… с собою возьми. Береги как зеницу ока. Прячь. До самой победы прячь.

— А как же! Я их закопаю. В банку стеклянную — и в землю! — как о давно решенном, сказал Василь. — И всем строго накажу, чтоб берегли то, что берут, что оно, мол, народное, колхозное!

Общего собрания решили не созывать. И времени в обрез — немцы-то в Ельниках, — да и зачем поднимать шум, лишний раз людей беспокоить. Договорились, взяв списки, пройти всем правлением по хатам, переговорить с каждым с глазу на глаз. А вдруг кто-нибудь откажется брать колхозное, вдруг у человека какие-нибудь иные расчеты и планы?

Правленцы собрались у конторы. Василь Кулага, председатель, Авдотка Дудова, передовая доярка, соломенная вдова — муж бросил ее лет десять назад с тремя детьми, совсем молодая Дарья Панасюк, звеньевая по льну, и два бригадира — Игнась Драник и Рыгор Беда.

— Откуда, с какого конца начнем? — спросил, обведя всех глазами, Василь Кулага.

— Да оно… отовсюду можно, — сказал, затягиваясь самокруткой, покладистый, всегда на все согласный Игнась Драник. (Настоящая фамилия Игнася была Кудрицкий, но все в деревне, и взрослые, и дети, звали его не иначе как Драник — от отца сыну кличка передалась. Говорят, очень уж любил тот повторять, подчас без всякой нужды, слова: «Меня, брат, за два драника не купишь, не-е, не купишь!»)

— А я думаю, начнем с моей бригады, с Зайчиков, — не согласился с Игнасем второй бригадир, коренастый, старый уже, с роскошной седой бородой Рыгор Беда.

— Почему это с твоей бригады? Да еще с Зайчиков? — гневно уставилась на Рыгора своими козьими глазами сухопарая Авдотка Дудова. — Как на работу, так их не выгонишь. А как что-нибудь давать, так первым?

Рыгор Беда всей пятерней погладил свою окладистую бороду, сказал с достоинством:

— Во-первых, никто ничего не дает, а просят взять на сохранение, так сказать, на неопределенный срок. — Рыгор Беда любил говорить не так, как все в деревне, а хоть чуть-чуть, но иначе. — Во-вторых, если Зайчики согласятся, так по остальным хатам и ходить нечего… Остальные не откажутся, остальные сознательные…

В рассуждениях Рыгора Беды был свой резон. К тому же с какой-то бригады, с кого-то все равно надо было начинать. С Зайчиков так с Зайчиков.

Жили Зайчики в самом конце деревни, почти что на хуторе, близ колхозных огородов. Дойти до них можно было и по деревне, и полем. Полем было удобнее — дорога лучше. Да и тащиться всем правлением по деревне…