— Что вы… Я век вам благодарен буду… И что вы просили… Сделаю! Не жить мне, если не сделаю!..
— Ну, тогда с богом! Иди… — помахал на прощание рукой Кондрат Астапович и даже усмехнулся, подмигнул одним глазом.
Как с цепи сорвавшись, еще не веря в то, что слышит, Евхим Бабай со всех ног бросился бежать из кабинета начальника полиции. Бежал и все озирался, ждал — не окликнут ли его, не остановят ли, не поведут ли назад, в темный, зловонный подвал…
IV
Василь Кулага видел, как ехали в Великий Лес немцы. В тревожном раздумье, вызванном беседой с. Романом Платоновичем Боговиком, он подходил к ельницкой дороге, когда услыхал рокот моторов — рокот нарастал, приближался. Притаился за деревом и стал зорко следить за дорогой.
«Немцы?! Неужели немцы едут?»
Немного погодя Василь действительно увидел на дороге немцев. Впереди катил трехколесный черный мотоцикл, на котором сидели трое солдат в касках, в серых с синим отливом шинелях. Один из них вел мотоцикл, двое других, держа наизготовку автоматы, не сводили глаз с леса. Мотоцикл ехал на малой скорости, и Василь успел разглядеть даже лица врагов: за рулем сидел совсем молодой, белобрысый ариец, за ним — немного постарше и погрузнее, а в коляске и вовсе старый, с острым и крупным носом.
Вслед за первым, на небольшом расстоянии, ехали еще два мотоцикла с колясками, за ними — четыре грузовика. Машины были открытые, в кузовах, тесно прижавшись, сидели вдоль бортов с автоматами в руках, все в касках и в шинелях, немцы — солдаты. За машинами двигалось еще несколько мотоциклов, и в них тоже сидели солдаты с нацеленными на лес автоматами.
«Так вот вы какие!»
Василя так и передернуло, когда он увидел в своем лесу, на своей исхоженной, знакомой с малых лет дороге пришельцев. Хотелось сорвать с плеча винтовку, выстрелить. Да так он, пожалуй, и сделал бы, если б не понимал — что им, такой большой, до зубов вооруженной своре, этот одиночный выстрел? Разве он задержит, не пропустит врага?
«Верно говорил Боговик. Надо боевую группу сколачивать… Вот устроили бы засаду, уложили бы, глядишь, несколько человек… Да и настроение гадам попортили бы… А то проехали словно на параде…»
Постоял за деревом еще несколько минут — это был толстый, с грубой корой, со струпьями наростов дуб, — потом медленно подался, шелестя листвой, вдоль дороги, но не выходя на нее, к лесной опушке. Беспокойство, тревога — чем обернется этот визит немцев в Великий Лес, не грозит ли он жизни его жены, детей? — все больше и больше охватывали Василя, завладевали его мыслями. «Так просто они бы не поехали. У них какая-то цель. Что захотят, что задумали, то и сделают. Никто им не помешает. Помешать могли только мы — Иван Дорошка да я. Но Иван Дорошка на задании, а я… Не догадался людей в лес вывести. И вот дождался…»
Не по себе стало Василю Кулаге. Сознавал, как никогда прежде: не хватает у него смелости, решительности что-то взять на себя, инициативы не хватает. А без этого нельзя руководить, принимать какие бы то ни было решения.
«Привык я за Ивана Дорошку прятаться. И к тому же тугодум, хочу любое дело обмозговать со всех сторон, прикинуть и так и этак. А тут действовать надо. А то я… Думать думаю, научился за свой век. А действовать… Самостоятельно что-нибудь делать… Не умею».
«Учиться надо!»
«Вот, вот… Потому что Ивана Дорошки нет и, пожалуй, не скоро объявится. Исчез — и мне ничего ровным счетом не сказал…»
«А если не мог сказать?»
«Все равно, хоть бы намекнул, предупредил…»
Оставалась, давала себя знать обида на Ивана Дорошку.
«Я жду его, надеюсь, а он… Как в воду канул…»
Миновал дубняк, вышел сосняком к полю, юркнул в кусты. Пожалел, что опал, осыпался лист, — кусты светились насквозь, далеко просматривались. Так что и его, Василя, могли увидеть с дороги, если б по ней кто-нибудь шел или ехал.
«Ничего, если что заслышу — лягу… Тогда не больно-то увидят».
И смотрел, во все глаза смотрел на деревню — что там?..
На опушке кустарника остановился, а потом и залег. Из-за пня наблюдал за деревней. Видел, как разъезжали, сновали по улице на мотоциклах чужаки, как бегали, выгоняли из хат людей, куда-то вели. Несколько солдат осталось в охранении возле креста. Они похаживали взад-вперед вдоль концевых огородов и бросали то и дело настороженные взгляды в сторону леса: видно, больше всего немцы и боялись леса, оттуда ждали опасности.
«Что они задумали, куда повели людей?»
Пожалел, что залег здесь, со стороны Замостья.
«Можно же было и в другом месте, ближе к своей хате…»
«Да ведь там кустов нет», — вспомнил спустя минуту.
«В борозде бы спрятался… Или в копне соломы… А то и за хлевом…»
«Чудак человек! Так уж ты бы своим и помог… Немцев вон сколько, а ты один…»
Все же образумил себя, никуда с места не двинулся. Возможно, потому, что понимал — ни семью, ни людей все равно не спасет. А сам… Заметит какой-нибудь гитлеровец и полоснет из автомата…
Добрый час, если не больше, лежал так, в ожидании, не подавая признаков жизни. Потом вдруг увидел: люди возвращаются назад, расходятся по своим дворам, по хатам и как будто без всякого страха — о чем-то говорят между собою, даже смеются…
«А я волновался, черт знает что думал… Вроде же ничего особенного и не произошло…»
«С этими людьми. А с моими — с женой, детьми?..»
Еще плотнее припал к земле, холодной, уже схваченной морозцем, потому что немцы в охранении вдруг зашевелились, побежали к мотоциклам, стоявшим, как большие черные жуки, у въезда в деревню.
«Чего это они? Что-нибудь случилось?»
Но, увидев грузовики, один за другим въезжавшие на гать, догадался:
«Возвращаются! В Ельники едут…»
Минута-другая — и машины были уже на Замостье. Не останавливаясь, не сбавляя скорости, поравнялись с теми жуками-мотоциклами, стоявшими наготове к отъезду у креста, и все вместе, в том же порядке, как ехали сюда — три мотоцикла впереди, остальные в хвосте колонны, — двинулись, поплыли, рыча и окутываясь дымом, к лесу и дальше в сторону Ельников.
Василь провожал их глазами, пока не скрылись за стволами деревьев. Потом встал, хотел идти в деревню.
«А вдруг не все гитлеровцы уехали?»
Выругал себя, что не пересчитал мотоциклы.
«Надо быть наблюдательнее, все замечать… А то я словно ребенок…»
Пригнувшись, побежал в лозняк, а по нему — дальше к огородам, хлевам. Вскоре отметил про себя: всюду во дворах тихо, нигде не слышно плача, вообще голосов.
Значит, немцы ничего такого не сделали. Если б убили кого или забрали с собой, это бы чувствовалось…
«Чего же они тогда приезжали?» — разбирало любопытство.
Так и подмывало пойти прямо в деревню, узнать, чего приезжали немцы, что они сделали. Если что и сдерживало Василя, заставляло выжидать, так это осмотрительность.
Постоял, подумал — впереди была гать, а по сторонам ее — трясина, грязь. Хотя и подмораживало, схватывало голую землю, однако в траве, в кустах редко даже в самые лютые морозы надежно держало — чаще же лед проваливался под тяжестью человека, стоило только на него ступить.
«Попробовать разве стороной обойти? Где кустов мало, вырубки?.. Может быть, там замерзло, не увязну?»
Возвратился почти к тому месту, где недавно лежал, наблюдая за немцами, и уже оттуда направился к вырубкам. На вырубках и впрямь был лед, хоть на коньках катайся. Держал надежно, даже не прогибался, не трещал.
По льду Василь и перешел трясину. Опять постоял, подумал, куда дальше направить путь.
«В деревню бы надо… А может, лучше обождать?..»
«Чего ждать?»
«Да хотя бы сумерек. День-то сейчас осенний, короткий… Стоит ли рисковать?»
«Нет, рисковать пока нет нужды…»
Неторопливо, время от времени останавливаясь и оглядываясь на деревню, пошел, огибая поле — рыжее, поросшее сорной травой жнивье, — в лес. Шел и думал, что туго ему придется, когда деревню займут немцы, когда прийти, показаться на люди станет опасно.
