«Нет, что угодно, только не это… Я жить, жить хочу! Нет, нет!»
«А что ты сделаешь, если выведут из толпы, поставят к забору или к стене, винтовку наведут?..»
«Надо все сделать, чтоб этого не было!»
Забегала в хату мать, снова пыталась заговорить с сыном:
— А к нам, когда тебя не было, Иван Дорошка и Василь Кулага заходили. О тебе спрашивали.
— Что спрашивали? — оживлялся сын.
— Да ничего такого. Просто — где ты.
— И ты… что ты им сказала?
— Сказала — ушел. Как все — в беженцы.
— А они?
— Они ничего не знали, думали… дома ты… Видно, поговорить с тобой хотели.
Выходила из хаты мать, Апанас снова задумывался, углублялся в себя.
«Чего они приходили? О чем хотели говорить? А может, поискать их, Ивана Дорошку или Василя Кулагу? Рассказать, что у меня на душе, какие заботы покоя не дают? Они же здесь остались, собираются как-то жить и при немцах. Может, и мне в лес уйти, там до поры скрываться?»
«Не торопись».
«С чем не торопиться?»
«С выводами. Да и искать Ивана Дорошку и Василя Кулагу не торопись. Выжди».
«Чего ждать-то?»
«Ясности, определенности. Тем более что недолго ждать осталось. Раз немцы до Москвы дошли…»
«Наполеон взял Москву, а войну все равно проиграл».
«Когда это было? А теперь все по-иному может быть. Ничто в жизни не повторяется».
«Сидеть, ничего не делая, ждать?»
«Иной раз лучше посидеть без дела, чем суетиться, делать что попадя. Муху видал в паутине? Чем больше мельтешит, рвется, тем хуже запутывается… А вдруг и без твоих усилий все обойдется, уладится… Больше бы не нагрешил, а то никто уж не пожалеет, никто не выручит…»
И Апанас сидел дома, ничего не пытаясь предпринять. Все ждал чего-то. А чего — и сам не знал, сказать определенно не мог.
XIII
Неширокая полевая дорога вывела Пилипа на шоссе. По шоссе мчались машины-полуторки, груженные разной военной амуницией, с тяжелым ревом шли танки, а по обе стороны его бесконечным потоком тянулись люди: красноармейцы и штатские — мужчины, женщины, дети. Красноармейцы, измотанные, запыленные, несли за плечами винтовки, ранцы, скатки шинелей; штатские гнали коров, горбились под узлами, котомками, чемоданами с домашним скарбом. Люди и машины двигались в одном направлении — с запада на восток. И, прежде чем самому влиться в этот поток, Пилип присел на траву и долго смотрел издали на людей, гонимых конечно же боязнью попасть в руки врага.
«Все бегут… А куда?» — думал Пилип.
Надежды догнать свою команду у него уже не было. Команда могла пойти другой дорогой, могла задержаться в пути, — надо же было и переодеться в военное, и оружие получить. Но не идти же ему, Пилипу, назад, не возвращаться к Днепру. Посидев на траве и собравшись с силами — у него все еще кружилась, побаливала голова, и он не знал, отчего это: оттого ли, что сильно хотел есть и пить, или что его засыпало землей на переправе, — поднялся на ноги. Но присоединиться, как был намерен, к людскому потоку не успел — услыхал вдруг над головой нарастающий гул самолетов. Не раздумывая, чьи самолеты — свои или немецкие, — упал, рухнул, как подкошенный. Не прошло, видно, и минуты, как земля под ним содрогнулась, заходила. Черные раскидистые кусты — один, второй, третий — выросли вдоль шоссе. Люди бросились врассыпную…
Снова послышался вой самолетов — и снова взрывы, свист осколков. На шоссе что-то вспыхнуло, загорелось. Кажется, машина… Кто-то истошно закричал…
«Неужели и на шоссе так же бомбят, как на переправе у Днепра?! — ужаснулся Пилип. — Если здесь такое же пекло, так чего меня сюда несло?»
«А куда же идти?» — задал он себе вопрос.
И, как ни силился, не мог найти ответа.
«Назад, в Великий Лес, податься, как советовали Матей Хорик и Адам Зайчик?.. Но там же… Клавдия… Да и брат, Иван, говорил: «Не подкачай, Пилип, не подведи».
Самолеты больше не гудели, не появлялись. И шоссе постепенно приобретало прежний, как до бомбежки, вид — снова по нему мчались полуторки, шли танки, а пообочь не останавливался — тек и тек поток красноармейцев и штатского люда. Лишь неподалеку от шоссе, как след недавней бомбежки, чернело несколько вырытых бомбами воронок да лежали, вытянувшись, убитые — их снесли в одно место, но почему-то не собирались хоронить.
Вечерело. Огромный красный круг солнца висел над лесом в той стороне, откуда шли люди, машины, танки. Жара быстро спадала, становилось легче дышать. И боль в боку и в голове как бы притупилась, ослабла.
«Ну что ж, хватит и мне рассиживаться, пора идти», — сказал, словно поторопил себя Пилип и опять встал на нетвердые ноги, медленно подался к шоссе…
* * *
Ему повезло — в первой же деревне, попавшейся по дороге, когда подошел к колодцу напиться, его задержал военный.
— Кто вы такой? — довольно строго спросил он у Пилипа.
— Я?..
Пилип растерялся, не знал, что ответить.
— Я из мобилизованных, — спохватился наконец.
— Почему один, без команды? — не сводил с Пилипа глаз военный, даже рукою потянулся к кобуре, хотел, видно, достать пистолет.
— Я отстал…
— Как это — отстал?
— На переправе… через Днепр… — И, чувствуя, что не до конца убедил военного, добавил: — Бомбежка была… Меня землей засыпало…
— А-а… — Военный оставил в покое кобуру, улыбнулся. — Значит, первое крещение прошли, с чем вас и поздравляю… Откуда вы родом?
— Здешний, из Ельницкого района.
— Из Ельницкого? — переспросил военный вроде бы обрадованно. Даже длинные белесые ресницы пришли в движение. — А из какой деревни?
— Из Великого Леса.
— Неужели? — не поверил военный. — Как фамилия ваша?
— Дорошка. Пилип Дорошка.
— Вы не брат того Дорошки, что на заводе в Гудове работал, а потом председателем сельсовета был?
— Брат.
— Родной?
— Ну да.
— О, тогда я рад с вами познакомиться.
И военный — только сейчас Пилип обратил внимание, что это был командир, — протянул руку.
— Будем знакомы, Алексей Заспицкий. Я тоже какое-то время на заводе в Гудове работал. Если вы такой же, как ваш брат, я охотно беру вас к себе во взвод… Согласны?
Пилип пожал плечами, мол, как знаете, а что до меня… Согласен, конечно.
— В каких вы войсках служили? — уже не командирским, а иным, более мягким тоном спросил Алексей Заспицкий. — В пехоте? Кавалерии? Артиллерии?
— Нигде я не служил, — признался Пилип.
— Как — нигде?
— Ну, так получилось, что не служил.
— Почему?
Пилип опять пожал плечами — не скажешь же, что отсиживался в лесу, чтобы не идти на службу.
— Ничего, — успокоил Пилипа Алексей Заспицкий. — Научим нести службу. И стрелять тоже научим, не огорчайтесь. Гавриленко! — крикнул он, оборачиваясь к группе солдат, которые, вытащив из колодца ведро воды, по очереди жадно пили через край.
— Я! — подбежал к Заспицкому, встал по стойке «смирно» небольшой, коренастый, но, чувствовалось, разворотливый солдат.
— Обмундировать нового нашего товарища, выдать оружие, зачислить на все виды довольствия.
— Слушаюсь, товарищ лейтенант! — приложил руку к пилотке Гавриленко. — Разрешите выполнять?
— Выполняйте!
И Алексей Заспицкий, еще раз окинув взглядом Пилипа, словно подбадривая, воодушевляя его, поспешил куда-то дальше, в другой конец деревни.
XIV
Всего одну ночь провел Андрей Макарович дома, и не отдохнул, кажется, толком с дороги, а чуть рассвело, наступило утро — уже не мог усидеть в хате, места себе не находил. «Что это со мною? Привык к дороге, когда вечно куда-то спешишь, или… Беспокойство какое-то, не понять, чего хочется, — думал Андрей Макарович, пока не пришел к разгадке. — Да это же осень на дворе. В школе давно занятия идут. А я… дома. Вот оно и волнует… Бывало, чуть утро, так и побежал. Даже в воскресенье, в выходной. И это несколько лет подряд. А тут… Проснулся — и дома. Потому и муторно, беспокойно…»
