— Извините, товарищи, — сказал Роман Платонович, едва они вошли к нему в кабинет. — Знаю, ждете меня, но раньше принять не мог.

Роман Платонович вроде бы еще больше поседел, под глазами залегли темные круги. Наверно, почти не спал Боговик ночами. Как и всегда, когда к нему входили, он быстро прошагал навстречу, подал и Ивану Дорошке, и Василю Кулаге теплую, широкую, как лопата, руку.

— Присаживайтесь, — указал на стулья, стоявшие по обе стороны большого, застланного красной скатертью стола.

Долгий, казавшийся бесконечным июньский день угасал. Садилось, пряталось за горизонт знойное летнее солнце, обливая золотом пышные кроны деревьев в парке. Лучи, пробившись сквозь густую листву, падали в окно — золотистая полоска пролегла через весь стол; в столбе света плавали, плясали серебристые пылинки.

— Вы, конечно, недовольны, — глядя своими карими, как сгустки меда, глазами то на Ивана, то на Василя, начал Роман Платонович. — Только говорите начистоту.

— Чем, Роман Платонович, нам быть недовольными? — сказал, словно вздохнул, Иван Дорошка.

— Ну-у… — не спешил Роман Платонович. — Что райком вмешался, не отпустил вас вместе с остальными на фронт.

— А почему нас оставили в распоряжении райкома? Что это значит, что нам… Что мы будем делать? — Василь Кулага сопел, как кузнечный мех: не привык он бывать в райкоме, разговаривать с начальством.

— Почему вас оставили? Н-ну, во-первых, не одних вас, а все руководство. Сельсоветское, колхозное и районное. Война, на фронте нужны люди, но ведь и тут, в тылу, тоже…

— Так мы что, на фронт не пойдем? — насторожился Василь Кулага.

— Покамест нет.

— А где же… Где мы будем?

— Домой пойдете.

— Домой? Так нас же… Что о нас люди скажут?

— Скажут то, чего вы стоите, что заслужили. Умные — поймут, а дураки… На всякий роток, как говорят, не накинешь платок. И ты, Иван Николаевич, так же рассуждаешь, как товарищ Кулага?

Роман Платонович внимательно и долго глядел, не сводил глаз с Ивана Дорошки, будто хотел насквозь пронзить его взглядом, прочесть, что у него на уме.

— Я, Роман Платонович, солдат… Солдат партии… Где мне скажут быть, там и буду… Что прикажут, то и буду делать.

— Иного я от тебя и не ждал. — Видно было, что Роман Платонович рад, именно такой ответ хотел услышать от давнего друга.

— Вот что, хлопцы, — совсем по-свойски обратился он к Ивану Дорошке и Василю Кулаге, переходя почти на шепот: — Пока что… события складываются не в нашу пользу. Враг взял Брест, Барановичи…

— Не может быть! — даже привстал Иван Дорошка.

— Я сам не верил. Но… — Роман Платонович тяжело вздохнул. — Наши войска ведут жестокие бои. Без боя не отдают врагу ни одного города, ни одной деревни. Но враг силен, к войне, чувствуется, приготовился. А мы… еще только проводим мобилизацию… Перед нами очень много самых различных задач. Не хотелось бы преувеличивать, запугивать вас трудностями, но… Мы, коммунисты, привыкли говорить правду, смотреть правде в глаза. Пока… наши войска, как ни горько в этом признаться, отступают. Не исключено, что враг придет и сюда, в наш район…

— Паникуешь, Роман Платонович? — не выдержал, снова перебил Боговика Иван Дорошка.

— Еще раз повторяю: мы, коммунисты, привыкли смотреть правде в глаза. Хорошо, если не случится того, о чем я говорю. Но… это может случиться. И я говорю вам об этом, чтобы вы были готовы. Ко всему готовы. И чувствовали себя всюду, куда бы вас ни послала партия, солдатами. Солдатами партии. На фронте сейчас трудно. Но трудно теперь везде. И в тылу тоже. Это вы скоро почувствуете. Вот Василь тут, — Роман Платонович перевел взгляд на Василя Кулагу, — правильно говорил: «Что о нас люди скажут?» В самом деле, других проводили, на фронт отправили, а сами остались? Значит, делами вам придется доказать, делами, что не зря мы тут остались. Чтобы все видели: мы необходимы, наше место здесь, именно здесь. — Роман Платонович помолчал, подумал. — Не стану далеко вперед заглядывать, говорить, что и как мы будем делать… Ну, скажем, через месяц-два… Об этом сегодня и трудно говорить, да и надо ли? Ситуация сама подскажет, что и как делать… Остановлюсь на том, что мы будем делать завтра, послезавтра.

Роман Платонович встал, подошел к Ивану Дорошке и Василю Кулаге сзади, обнял за плечи одного левой рукой, другого — правой, продолжал:

— Возвращайтесь в Великий Лес, домой. Хотя дом-то будет не тот, где вы жили. Вернее, тот самый дом, но жить теперь будете по-иному. Сутками придется не спать и не есть. Это не легче, чем тем, кто пошел на фронт. Вы это увидите, на своей шкуре почуете. Ближайшая задача: завтра-послезавтра найдите людей, подготовьте, чтобы, как только мы скажем, вы могли начать эвакуацию скота — лошадей, коров, волов, овец… Не всех, а только колхозных. Далее — составьте из оставшихся мужчин, подростков, женщин команды, которые в случае чего могли бы обезоруживать вражеских диверсантов… Сбрасывает враг на парашютах, и много. Не забудьте — иногда они переодеты в форму красноармейцев. Есть и еще задачи, но о них мы потолкуем, как говорится, «iншым разам, лепшым часам»… Вопросы ко мне будут?

Были вопросы у Ивана Дорошки к секретарю райкома. Но, обернувшись к Роману Платоновичу и увидав, как тот утомлен, как плохо выглядит, не стал Иван донимать доброго друга своими «почему», «как», «когда» и «что». «Поговорим как-нибудь один на один», — решил Иван. А Василь Кулага все же спросил:

— Роман Платонович, а дальше, дальше что с нами будет? Ну, положим, если, как вы говорили, враг, чего доброго, сюда придет?

— Если придет… Тогда ситуация подскажет, что делать. Возможно, кое-кого на фронт пошлем, своих догонять… А иных… — Роман Платонович — и это было видно — заколебался: говорить или не говорить? И все же не сказал, свел на шутку: — Иных и дальше с женкой спать оставим. Это будет зависеть от того, кто на что способен, кто и как покажет себя в эти нелегкие и для страны, и для каждого из нас дни…

Иван Дорошка и Василь Кулага, понимая, что разговор окончен, встали.

— Успехов вам, товарищи! — И Роман Платонович, снова обняв обоих за плечи, дошел вместе с ними до двери кабинета, и там, обменявшись рукопожатиями, они распрощались.

Оставаться ночевать в Ельниках ни Ивану Дорошке, ни Василю Кулаге было не с руки, да и не хотелось. И, побродив немного по местечку, прикинув и так и этак, решили они сразу же подаваться домой.

— Даже лучше в потемках прийти, чем засветло, — сказал, как бы подводя итог всему, о чем говорилось раньше, Василь Кулага, когда, оставив позади извилистые, кривые ельнинские улицы, выбрались на широкую и ровную дорогу, которая вела в Великий Лес.

— Это почему? — спросил, замедляя шаг, Иван Дорошка.

— Хоть не увидит никто, спрашивать не станет, почему назад возвращаемся.

— Завтра увидят. И от вопросов никуда не денешься.

— Оно-то верно, — не то согласился, не то возразил Василь и тоже сбавил шаг. — И что ты думаешь говорить людям?

— Я солдат партии. Мое место там, где партия считает нужным.

— А жене?

— И жене то же самое.

— И жена… — Василь вроде поперхнулся. — Жена поймет, ничего не надо будет ей объяснять?

— Не знаю, поймет ли, но… если я что-то говорю или делаю — значит, так и надо. Это она усвоила.

— Хорошая, выходит, жена.

— А у тебя что, плохая?

Жену Василя, Полю, Иван знал мало, хотя была она и своя, великолесская. Компаний она сторонилась, редко бывала на людях, в клуб почти не ходила. А сама была красива, осаниста, не в пример многим деревенским женщинам.

— У меня… — Василь внимательно посмотрел своими серыми задумчивыми глазами на Ивана, словно ощупал, хотел убедиться, можно ли ему все, без утайки доверить, во всем признаться. — И моя ни о чем расспрашивать не будет. Что скажу — того и довольно. Только…

— Начал, так говори, — не столько попросил, сколько по-дружески посоветовал Иван.

И с интересом посмотрел — глаза в глаза — на Василя. Был Василь озабочен, задумчив — совсем не тот человек, каким привык его каждый день видеть Иван.