Ева залилась краской.

— Вам незачем конфузиться. Мы с вами обсуждаем совершенно естественные и здоровые вещи. Запад соотносит секс либо с лицемерием, либо с распущенностью. И то, и другое в равной мере неверно. Для тантрика же секс соотнесен со здоровьем и религией. Это предмет священный. Посвященный в тантру годами трудится под наблюдением учителя, прежде чем будет признан готовым к совершению ритуала Пяти истин.

— Что это такое?

— Я не вправе раскрывать секреты посвященных, — скромно сказал Элиот.

Ева задумчиво уставилась в свою тарелку.

— Что говорить, — сказала она наконец, — мне очень хочется, чтобы мой организм был в равновесии и чтобы нервная система была в порядке, очень хочется избавиться от проблемы веса, быть здоровой и молодой. Но то, о чем вы говорите, это настолько необычно! Я думаю, мало кто знает об этих методах?

— Крайне мало.

— Значит, найти человека, который знает… умеет это делать, было бы нелегко?

— Но и менее трудно, чем вам кажется.

Элиот воровато огляделся по сторонам, перегнулся через столик, глядя прямо в глаза Евы, объявил:

— Лично я владею этим искусством.

«При изобилии примет материального комфорта — как мало семейных очагов! В их создании и заключается роль женщины, которая должна быть душой дома, кормилицей и жизнедательницей, она есть центр, из ее утробы и грудей исходят сила, нежность и сострадательность, делающие мужчин и детей сильными и надежными.

В наше время лишь немногие женщины используют возможности, от природы заложенные в них. Можно понять — условия их жизни почти не допускают этого.

Занятно сейчас думать о том, что, прежде чем восторжествовали боги-олимпийцы, верховным божеством было женское начало. Женщина была символом власти, она была законодательницей, она была повелительницей в семье и обществе. Лишь позднее мужчины подчинили их себе, отвели женщинам вторичные роли, и женщины — извечные миротворицы — приняли новые законы.

Но посмотрите на различия между двумя типами обществ — патриархальным и матриархальным. Законы матриархата ставят на первое место узы крови, почитание жизни и равенства, смыслом жизни признается счастье всех людей. Доминируют принципы любви, мира, единства. Концепция вселенского братства людей вырабатывается именно в матриархальном обществе, основной характеристикой которого является гармония.

Патриархальное общество живет законами, сформированными мужчиной: человек должен стремиться изменить природный строй жизни, на первое место выходят соперничество, иерархичность, общественные ограничения.

Совершенно очевидно, что матриархат выдвигает высшую систему идеалов. Будь у нас возможность воплотить в современном обществе принципы, сформулированные матриархатом, жизнь была бы куда более осмысленной. И это не может не произойти в конечном счете, если человечеству суждено двигаться по пути более цивилизованного образа жизни, обретать гармонию во взаимоотношениях мужчины и женщины, достигать внутреннего счастья и развития».

Кэрри оторвалась от работы, чтобы ответить на телефонный звонок.

— Зайди ко мне, выпьем по глотку.

В четвертый раз после окончания работы над ее портретом звонит Роджер Флорной.

— Никак не могу, — извинилась Кэрри, — я сейчас всерьез работаю над книгой, и я в хорошей форме — работаю по пять часов в день.

— Тем более тебе полезно отдохнуть.

— Мне не хотелось бы отрываться.

— Работа, работа, работа — а потом в ящик!

— Роджер, я думала, что уж ты-то поймешь меня! Ты ведь тоже пишешь книги.

— Между нами есть разница, — Кэрри явственно расслышала насмешливость в его голосе. — Ты же красивая девушка. Мир имеет права на тебя.

«Не столько мир, сколько ты сам, — вот в чем дело!» — подумала Кэрри.

— Ну, извини, Роджер, — она бросила трубку и вернулась к рабочему столу.

— Это Ева? Ева Парадайз? — Какой нахальный, настырный голос!

— Это я, а кто говорит?

— Красавица, как жизнь?

— Все хорошо.

Ева старалась изо всех сил, но не могла сообразить, с кем разговаривает.

— Все хорошо — так очень хорошо! Чем ты занималась? Не шалила, не баловалась?

— Извините, а с кем я говорю? — не выдержала Ева.

— Только без этих штучек, я тебя умоляю.

— Нет, я правда не могу узнать вас по голосу.

— Скажи, какая она важная! Ну хорошо, это Хай.

— Хай? Какой Хай? Ах, вы тот Хай…

— Я тот Хай, который Рубенс! Ну что, вспомнила? На самом деле я должен сейчас обидеться и бросить трубку.

Ева сразу почувствовала себя виноватой.

— Нет-нет, извини меня, Хай! Просто я очень давно не слышала твоего голоса. Я же думала, ты мне раньше позвонишь.

— Куда-то затерял твой номер и только что обнаружил его. Бумажка лежала в кармане пиджака, который я не надевал сто лет. Ну, так чем мы занимаемся?

— Сию минуту?

— И сию минуту тоже.

— Затеяла маленькую постирушку.

— Вот оно как? Весьма веселое занятие. Слушай меня, лапочка: я только что прилетел с побережья и звоню тебе прямо из аэропорта. Как насчет того, чтобы забежать в мой номер в «Плазе» — ну, скажем, через часик?

— Вообще-то уже поздно, — смутилась Ева.

— Поздно? Всего девять!

— Да, но будет десять!

— И вечер только начнется.

— Для меня это слишком поздно.

— Смотри сама, раз уж ты такого тонкого воспитания! Я просто хотел поговорить с тобой о твоем же будущем.

— Не сердись. Может быть, в другое время?

— О'кей. Приходи после работы в мой номер на коктейль. Звякни перед этим.

Дверь номера была приоткрыта.

— Заходи, детка!

Хай Рубенс сидел за письменным столом, разговаривал по телефону, делая пометки в блокноте.

— Ну и красавица, ослепнуть можно! — воскликнул он и возвратился к прерванному разговору.

Ева замялась на пороге, но Хай жестом пригласил ее войти, сесть на диван.

— Марвин, два дня назад я уже обсуждал эту сделку с Берни, — говорил он невидимому собеседнику. — Ты, конечно, знаешь, что он пока в Лондоне. Слышимость была ужасная, но мы…

Ева заметила, как Хай скосил глаза, чтобы обозреть ее ноги.

— Нет, вся сложность в том, что они хотят ограничить бюджет пятью миллионами, а я еще на прошлой неделе говорил Берни, что это чистое идиотство. Они делают ошибку, ведя переговоры непосредственно с Генри. Если бы Берни меня послушался, он избежал бы кучи неприятностей.

Ева старалась понять, что именно во внешности Рубенса беспокоит ее — малоприятное зрелище ног в темно-синих замшевых башмаках, выставленных на стол, вульгарность массивных золотых запонок с бриллиантами-розочками, супермодная стрижка, рубашка в полосочку с высоким воротничком, которая так плотно облегала его, что Ева видела очертания волос на груди.

Он противно развалился в рабочем кресле и нарочито важно вел разговор. Для Евы было бы приятней, если бы он перестал изображать важную персону.

Хай Рубенс закончил разговор и положил трубку. Ева полагала, что он теперь встанет на ноги и поздоровается с ней, но вместо этого он придвинул к себе стопку бумаг, переложил их из одной папки в другую, что-то записал в блокнот, закурил сигарету — и снова собрался звонить.

— Слушай, будь ангелочком, принеси мне стакан воды! И в телефон:

— Соедините меня с Абрамсоном, Беверли-Хиллз, ЦР — 4699. Ева принесла стакан воды из ванной, и Хай решил одарить ее снисходительной улыбкой.

— Ты действительно сногсшибательно смотришься, куколка! Я тебе дело говорю! — И в трубку: — Что? Нет на месте? Ладно, попросите оператора в Беверли-Хиллз, чтобы он связался со мной, когда вернется. Да, здесь, в «Плазе».

Хай, наконец, встал, подошел к бару и налил себе виски.

— А как насчет тебя?

— Спасибо, я не буду.

Ева отметила его холодный взгляд, что-то непрестанно рассчитывающий, и отвела глаза.

Он прошел в спальню, и Ева услышала, как он звонит оттуда, требуя, чтобы в номер прислали льду. Как ей подойти к вопросу о том, чтобы он помог создать ей имя? Собственно, ради этого она сюда пришла, но он как-то и не собирается затрагивать эту тему.