10 декабря. Смею ли я верить. Я, кажется, нашла мужчину, женой которого хотела бы стать.

Это произошло вчера вечером. В «Сарди» был прием по случаю театральной премьеры: фуршет, уйма народу, толчея. Он стоял на другом конце зала, и наши взгляды встретились. Сначала мне показалось, будто мы знакомы, но второй обмен взглядами убедил меня, что я приняла желаемое за действительное. И тут я смутилась, сильно смутилась оттого, что мне так хотелось ощутить свою принадлежность человеку, которого я вовсе не знаю — просто его внешность мне понравилась. Настоящий мужчина, каких, должно быть, на свете не так уж мало.

Я старалась унять себя — чужой же человек — и уже почти примирилась с мыслью, что больше его не увижу, как вдруг он подошел и представился:

— Хэлло, меня зовут Гордон Лей.

Меня поразила его уверенность в себе, его очевидная мужественность и самоконтроль. Ему, должно быть, чуть больше тридцати, но он выглядит, пожалуй, старше из-за раннего серебра в висках и глубокого понимания жизни, которое так и светится в его темно-карих глазах.

— Кэролайн Ричардс, — ответила я и добавила: — Мне показалось, что я вас знаю, но я ошиблась.

— Уже знаете, — поправил он меня.

Мы посмотрели друг на друга, точно действительно давние знакомые.

Часа не прошло, как мы уже сидели вместе у «Мамы Лауры».

«Не может быть, — думала я, — не может быть! Неужели это реально, то, что происходит? Я так долго ждала этого, и теперь мне хотелось все отдать в руки Гордона, все мои чувства, всю себя».

— Здесь гораздо лучше, — говорил он, налегая грудью на стол. — Там было просто ужасно. Всегда ужасно на приеме по случаю провалившейся театральной премьеры.

— А вы что, на многих побывали?

— На слишком многих. Я практически жил в «Сарди».

— А сейчас, где вы практически живете?

— Два года назад перебрался в Калифорнию. Сразу же после развода. Театральные дела тоже бросил. Нью-Йорк — замечательный город, я его просто люблю.

— Замечательный для коротких наездов?

— Нет, я бы охотно жил в Нью-Йорке, если бы имел возможность. Но побережье открывает мне большой простор для работы — для режиссуры, для драматургии.

— Вы пишете и ставите все эти телесериалы? Я снимаюсь в их рекламе, но никогда не смотрю. Это и есть ваша работа?

— Это и есть. Но только я их смотрю.

— Вы и сюда приехали что-то ставить? Сейчас в Нью-Йорке очень мало что ставится.

— Нет, у меня выдалось время, и я приехал повидать дочь.

— Большая?

— Пять лет. — Его лицо посветлело. — Сексуальнейшая пятилетняя девочка на свете!

Нам было, что рассказать друг другу. В конце же нашего вечера вдвоем произошло нечто странное. Гордон неожиданно спросил меня:

— Что вы ожидаете от жизни?

Какой приятный сюрприз: Мел никогда не задал бы такого вопроса.

— Замужества и семьи, — честно ответила я. Последовала удивительная реакция. Гордон поднял брови, как будто в недоумении, — и ничего не сказал.

Меня смутила его реакция.

Гордон встал, легко коснулся губами моей щеки, пообещал, что скоро позвонит, и быстро ушел.

Пусть он позвонит мне побыстрей — пожалуйста.

14 декабря. В течение двух дней мы ближе узнавали друг друга. Он познакомил меня с дочерью. Сьюзен прелестна. Как бы я хотела, чтобы у меня была такая дочка! Мы повели ее в Центральный парк — вернее, она повела нас туда, в детский уголок, куда взрослые допускаются только в сопровождении детей.

Потом мы ели мороженое и ходили смотреть Санта-Клауса.

Столько есть в жизни радостей, к которым я и касательства не имею! Моделирование и реклама — чистая бессмыслица. Кажется, я уже готова считать эту работу пройденным этапом в моей жизни. Пора заняться настоящим делом.

А тут еще Гордон. Он и есть то самое, чего я ждала. Все так просто.

Но во мне идет противоборство чувств — старая история, когда знаешь, что влюбляешься, и говоришь себе: нет, нет, я боюсь. Вдруг его чувство окажется не таким, как твое, вдруг его привязанность окажется меньше твоей? В конце же концов приходишь к выводу, что все это ровно ничего не значит. Важно только мое чувство и моя способность выразить его. В моей жизни так долго никого не было, что потребность в любви преодолевает все тревоги и сомнения.

Я хочу, чтобы Гордон любил меня, хочу, чтобы наши отношения он воспринимал как совершенные. Я так надеюсь на его любовь! Но если даже этого не будет, что-то во мне настоятельно требует, чтобы я перестала сдерживать себя. Я готова удовольствоваться тем, что он мне даст.

15 декабря. Гордон заехал за мной на студию к семи часам. Мы приглашены на обед в доме его друзей.

Прелестная, со вкусом убранная квартира недалеко от Линкольн-центра. Мне там понравилось все — обжитой уют, горы книг, чуть не до потолка наваленные в гостиной, детские рисунки в рамках, развешанные в коридорах и на кухне, общая атмосфера старинного дома с высокими потолками. В камине горел огонь. Откуда-то слышались голоса детей.

Гордон даже с горничной здесь знаком, все были ему рады, все были рады всем. Я подумала, что так оно и должно быть, так же было когда-то у нас дома!

Я провела так много времени в окружении нью-йоркских задавак и плейбоев, что начисто забыла, как легко и просто быть счастливой и довольной. Всего-то и нужно быть в обществе обыкновенных, нормальных людей, которые нравятся друг другу и которым есть чем друг с другом поделиться.

Когда мы с Гордоном вышли, я рассказала ему, о чем думала. Он посмотрел на меня с какой-то странной, вымученной улыбкой и сказал:

— Это не совсем так, как тебе показалось. Эта семья ведет себя таким образом только при гостях.

— Но они явно счастливы вместе. Это же невозможно изобразить.

— И муж, и жена достаточно долго вращались в театральных кругах, так что изобразить они могут что угодно, особенно на публике. Можешь не сомневаться, у них есть свои проблемы.

Между нами быстро нарастала напряженность. Я постаралась разрядить ее и сказала с нарочитой легкостью:

— Ну, проблемы есть у всех!

— У людей семейных их больше, чем у прочих.

— Что ты имеешь против семьи?

— Семейственность — состояние противоестественное.

— Противоестественное? Почему?

— По целому ряду причин, — раздраженно ответил он.

— Например?

— Невозможно долго сохранять верность одному партнеру. Это ненормально.

— Когда любишь, это совершенно естественно.

— А что такое любовь? Со временем люди перестают любить друг друга.

— Если между ними существует гармония, любовь не уходит.

— Что заранее неизвестно. Конечно, тебе легко говорить — у тебя нет личного опыта семейной жизни.

— Я видела прекрасные примеры. Моя собственная семья…

— Зато я не видел.

— Это же не значит, что таких примеров нет.

— Я уже один раз был женат, и во второй раз я в этот капкан не попадусь.

В голосе Гордона звучала ледяная окончательность. У меня упало сердце, но я силилась не показывать этого и сдерживать отчаяние в себе.

Без Долорес и Евы наша квартира выглядела пустой и слишком тихой. Но вот Гордон мне улыбнулся, я отозвалась на его улыбку, и дом сразу наполнился жизнью.

— Ты очень странная, — сказал Гордон. — Я никогда не видел таких, как ты.

Это замечание, этот мимолетный комплимент обрадовал меня.

— Выполнишь мою просьбу? — спросил он, ставя бокал на кофейный столик.

— Да.

— Посмотри мне в глаза.

Доверчивость, надежда, нежность и тоска переполняли меня. Прочтет он их в моих глазах, спрашивала себя я?

— Что ты видишь?

Я видела невероятную мягкость и нежность. Но я чувствовала и его силу, и его желание. Не могу описать словами чувства, испытанные в ту минуту.

Потом мы лежали на диване и целовались, целовались. Он понуждал меня раскрыться, и я счастливо раскрывалась, моя острая потребность в самоотдаче изливалась на него.

Его рот был таинственной пещерой, которая звала меня на поиск покоя, выстланного бархатом и шелком. Мощное течение затягивало меня, обжигая и возбуждая ответное течение во мне. Он скоро отыскал мою грудь под тонкой шерстяной тканью платья. Тело мое оказалось под ним, я сливалась с его телом, ощущая его вес, его вещественность.

И будто ища глоток воздуха, мы оба открыли глаза, улыбнулись друг другу, зная, как мы друг для друга хороши. Я спросила задыхающимся шепотом:

— Хочешь, мы перейдем в спальню?

— Да.

Его голос был так тих и нежен.

Вместе, вначале медлительно, перемещая и приспосабливая наши тела друг к другу, мы отыскивали один другого, находя единый ритм, захватывающий нас все сильнее и сильнее. Поцелуи становились все острее, он все глубже проникал в меня, наши тела сплелись в одно, он был весь во мне, а мне хотелось еще и еще.

Мне хотелось вобрать в себя всю его жизнь, слиться так, чтобы никогда больше не размыкаться. Неподвластный нам экстатический ритм поднимал нас все выше и выше, как приливная волна, и мы, исполненные языческой первобытной силы, устремлялись все дальше, отдавая, беря, сочетаясь. Как это было прекрасно, как я изголодалась по полноте бытия, насыщения все не наступало, мне хотелось еще и еще брать от него и отдавать от себя. Прилив поднимал нас все выше, все было вздохами и стонами, и радостью, и ликованием, всем, для чего не существует слов земного языка — есть только вскрики и сладостная дрожь.

За нею наступила тихая нежность, радость от разделенности тел, лежащих рядом, только что бывших единым целым. Боже, благодарю тебя за то, что это есть, за гармонию, покой и удовлетворенность, за безудержность самоотдачи, за то, что и он ощутил те же чувства, что и я. Я уже почти засыпала, когда Гордон чуть отодвинулся и закурил сигарету.

Вот тут что-то коснулось струн моего сердца. Он лежал и курил, уже не обнимая меня, и его слова о противоестественности семейной жизни всплыли в моей памяти. Но я говорила себе: не надо новой боли, не хочу. Зачем он рассказывал мне о своих взглядах? Забыть о них, сейчас достаточно того, что было между нами. Идеальное слияние. Но что потом? Что дальше? Что завтра — и через год? Что с моим желанием сделать мужчину счастливым, сочетать две жизни в одну общую, дать ему дом, который был бы центром существования для нас двоих и для наших детей? Как быть со всем этим? Где найти этому место?

Мне хотелось, чтобы Гордон оставался рядом со мной, чтобы он всю ночь не выпускал меня из объятий.

Красный огонек сигареты тлел в темноте.

— Как странно, — сказал Гордон.

— Что — странно?

— Не знаю. Я не думал, что с тобой будет так. Со мной так еще никогда не бывало.

— И со мной тоже.

Я легонько коснулась его. Слова мои были банальны, ну а есть ли вообще на свете слова, способные выразить вот эту степень благодарности?

18 декабря. Продолжаются дни и ночи с Гордоном, счастливые дни и ночи. Познав чудо любви, я думаю все время: «Не появись Гордон, сумела бы я выжить или нет?»

20 декабря. Прошлой ночью под резким ледяным ветром я чувствовала себя тростинкой в бурю, но моя рука лежала в руке Гордона, его сильное теплое тело было рядом, поэтому я знала: я в безопасности. Он обнимал меня за плечи и вел сквозь метель.

В конце концов мы нашли такси и приехали сюда. Я весь вечер мечтала об этом. Мы прижались друг к другу замерзшими щеками, он расстегнул мою шубку, размотал шарф, поцеловал в озябшую шею. Скоро мы оба были раздеты догола, все еще стуча зубами забрались в постель и там уже согрелись по-настоящему.

21 декабря. Весь день провели вместе со Сьюзен. Ходили в Музей естественной истории — ребенок пришел в восторг и от мумий, и от динозавров. Оттуда мы отправились в планетарий. Мы со Сьюзен отлично поладили. Надеюсь, Гордон это заметил.

22 декабря. Приближается Рождество. Мама поедет в Калифорнию помогать Пегги с новорожденным. Мне одиноко при мысли о том, что семейная встреча не состоится, но зато у меня есть Гордон, поэтому все прекрасно. Почти прекрасно. Я все жду, когда же он скажет, как мы будем проводить рождественские праздники, но он пока молчит.

24 декабря. Мы с Гордоном обменялись подарками: я подарила ему золотые запонки, он мне — большой флакон «Репюблик». И вдруг объявил:

— Денька через два увидимся.

— Как? Разве мы не проведем вместе Рождество?

— Разве я не сказал тебе? Мои родители устраивают семейный обед. Так что завтра утром я везу к ним Сьюзен.

Он небрежно чмокнул меня в щеку. Я вскипела:

— Черт тебя побери, Гордон! Ты мне вручаешь флакон духов, отечески целуешь в щечку и сообщаешь, что я остаюсь на праздники в одиночестве! Ты же знаешь, что моя семья далеко, что Рождество — особый праздник, так что же ты, черт бы тебя драл, делаешь? Извини, конечно, но так себя не ведут!

Он изумленно воззрился на меня, не нашелся что сказать и убрался, поджав хвост. Я несколько раз принималась плакать от злости. Хорек несчастный!

25 декабря. Вполне тоскливое Рождество. Телефон звонил с самого утра, но будь я проклята — не стану отвечать! Если это Гордон, пусть думает что хочет. Квакерское воспитание требует, чтобы я подставила другую щеку, но наступает время, когда вместо этого нужно топнуть ногой, иначе тебя растопчут. В период романа с Мелом я еще не понимала, что тоже имею право быть сердитой, теперь другое дело — я вижу, что Гордон ведет себя недопустимым образом.

Скоро полночь. Я провела весь день, злясь на судьбу. После сводки погоды идея книги о красивых женщинах, над которой я долго размышляла, начала отчетливее вырисовываться, и я набросала ее план. Получилось, что Гордон, приведя меня в состояние бешенства, помог мне собраться с мыслями. Только не надо говорить, что я должна благодарить его за это.

26 декабря.

— Кэрри!

Я молчу.

— Кэрри, это я, Гордон. Прошу тебя, не клади трубку. Слушай, я виноват, не знаю, как просить у тебя прощения, но ты поверь, я ведь считал, что тебе придется оставаться в городе до шести сорока пяти, до твоей сводки погоды, а после нее было бы слишком поздно ехать на Лонг-Айленд. Я очень хотел бы провести Рождество с тобой, но дочка… Ты должна понять, отцовская ответственность перед маленьким ребенком… Я…

— Да?

— Я все время думал, как ты там одна, и я за тебя тревожился. Звонил, звонил — никто не отвечал. Я по тебе соскучился!

Я испытывала только всепоглощающую тупую боль. Гордон казался мне оазисом в пустыне.

— Не сердись, — упрашивал он. — Произошло недоразумение. Давай забудем: ведь до Нового года остается всего несколько дней!

Мы забыли. Мы видимся, но тупая боль все не проходит, и что-то сломалось в наших с Гордоном отношениях.

27 декабря. Боль не отпускает меня. Я теперь поняла, что исчезло из наших с Гордоном отношений: сердце, и тут уж ничего не поделаешь.

Я много думала о нас с ним, о нем. Гордон — сильный, чувственный, сексуальный мужчина. Мы психологически соответствуем друг другу, и у нас много общих интересов. Но Гордон сосредоточен на себе. При всем его дружелюбии, нежности, сексуальной привлекательности он все делает только для себя. Сьюзен — единственная женщина, которая что-то значит в его жизни.

Как тяжело признать, что это так. Во мне столько неосуществленных надежд, но изменить положение дел я не в силах.

Это — данность.

Мне не на кого положиться, кроме себя самой. Так говорит мне мой внутренний голос. Если Гордон не может отвести мне чуть больше места в своей жизни, если я не могу положиться на привязанность и порядочность мужчины, значит, нужно искать выход в другом. Возможно, после праздников я сумею детальней продумать план книги. Надо что-то делать. Я хочу выразить себя — такую, какая я есть.

28 декабря. Мы с Гордоном обсуждали мою будущую книгу. Я рассказала о том, как бессмысленно для меня то, чем я занимаюсь, собственно, я ничем не занимаюсь, мое дело — выглядеть красивой. А мне хотелось найти себе настоящее приложение.

— А тему книги ты уже определила? — спросил Гордон. Я кивнула:

— Книга о женщинах.

— Чересчур округлая тема, прошу прощения за такую шутку. Было бы лучше, если бы ты уточнила ее для себя.

— Книга о красивых женщинах.

— То есть книга о проблемах красивых женщин, которых не существует для дурнушек? Ну, скажем, для обычных женщин.

— Примерно так. Тема, возможно, не пришла бы мне на ум, если бы не моя работа. Там ведь иногда подсчитываешь, какой процент дает тебе твоя красота. С надбавкой на свежесть и молодость. Но сколько можно прожить только этим? Мало кто из мужчин допускает, что женщина может быть чем-то помимо физической формы. Ты же знаешь, что есть мужчины, которые ни за что не покажутся на люди с женщиной, которая недостаточно красива с их точки зрения. Вот и весь критерий.

Он задумчиво кивнул:

— Красивая женщина становится жертвой в обществе, которое потребляет красоту и молодость.

— Интересная мысль. Дальше.

Я продолжала, нащупывая, развивая мысль:

— Конечно, нужно написать о разных женских типах. О женщинах жестких, которые ненавидят мужчин, но стараются урвать у них все, что можно. Есть тип добросердечной женщины, которой вечно не везет, все ее используют, и она перестает верить мужчинам вообще. Есть тип женщины, устраивающей свою жизнь с человеком, которого она не любит, — ей необходимо вырваться из крысиной гонки и найти себе тихую пристань, она не в силах вынести постоянный прессинг и боль оттого, что каждый старается использовать ее в собственных интересах.

— Понятно.

— Страдают даже те, кто выглядит весьма жизнеспособным, — они теряют себя. Продают свое первородство. А за что? За мечту о красивой жизни.

— Дальше.

— Существует великое множество вариаций этих основных типов и великое множество жизненных историй, которые можно пересказать.

— Ну а смысл в чем? Связующая тема?

— Во-первых, красивым труднее дается счастье, чем обыкновенным. Красивые зависят от потребителей их красоты. Их просто потребляют. Но дело в том, что они этому и не противятся, они согласны, чтобы их потребляли.

— Почему же они соглашаются?

— Причины разные. Одним кажется, что они избегнут возмездия, проскочат там, где сорвались остальные. Другие высокого мнения о себе: я не такая, как все, мною восхищаются не только из-за внешности. Эти балансируют на проволоке, убеждая себя, что в конечном счете выйдет так, как они того желают: ну, пусть какое-то время придется использовать внешние данные, но рано или поздно будет по-другому.

— Думаю, тебе надо написать эту книгу.

— Я напишу.

— Ты нашла тему, и ты прекрасно знаешь материал. Будет интересная книга.

— Напишу.

— Говорить «напишу» мало. Ты действительно должна написать ее. Стоит того.

— Ты так думаешь?

— И думаю, что она будет хорошо продаваться.

— Правда?

Он усмехнулся:

— Да. А скажи, что ты будешь делать со всей этой кучей денег?

— Понятия не имею! — Я засмеялась.

Но тут же мне сделалось грустно. Я смотрела на Гордона и не могла отделаться от мысли: куча денег мне одной? А вдруг все-таки «нам»? В глубине души я знала, что мне не на что надеяться, но так хотелось быть в его объятиях, чувствовать себя любимой и защищенной… Нет, неправда, все это кончится очень скоро.

Да почему же любовь так важна для женщины, а мужчина может сохранять дистанцию, участвовать в чужой жизни, не участвуя в ней?

5 января. Как я ожидала разлуки — со страхом, с готовностью или с другими чувствами?

Сердце ничего мне не подсказало. Гордону позвонили с побережья, предложили приступить к работе над очередным шоу. Надо было немедленно отправляться на переговоры с продюсером.

— Кэрри, это было замечательно! — сказал Гордон в аэропорту за два дня до Нового года.

Провожая глазами высокую фигуру, я говорила себе: у меня не было выбора. Мне нужно было отдать себя. Я знала, что роман закончится именно так, но не могла остановиться. Я бы не выжила без этого романа.

Почему я не могу жить сегодняшним днем? Сиюминутностью? Не могу — и все. Не могу потому, что твердо знаю: жизнь многомерней и богаче.

Разговорчики Гордона о семье и браке должны были бы стать для меня сигналом к бегству. Я же с самого начала понимала, чем это кончится. Но я нуждалась в этих днях близости — я так долго была лишена ее. Мне было необходимо зарядиться теплом, чтобы пережить еще одну бесконечную зиму, зарядиться любовью, чтобы не умереть с голоду.

Если я расплакалась после отъезда Гордона, то потому только, что он расстался со мной так легко и просто, а для меня это было проблемой. Осознав это, я расплакалась от злости. Как он смеет, как он смеет? Кто дал ему право так легко относиться ко мне, если я отдала ему все сердце, всю свою любовь!

Господи, но это же было прекрасно, так прекрасно, Господи! Может быть, не надо было мне вкладывать столько чувства в наши с Гордоном отношения. Но я не умею по-другому. Я должна была отдать ему все сердце — без этого ничего бы и не было.